Из глаз градом текли слезы. Это были слезы не боли – радости. Это были слезы очищения. Слезы любви. Слезы свободы. Быть может, мы никогда не будем вместе или, наоборот, возьмемся за руки и не расстанемся больше никогда. Это не важно, это уже не важно. Часть меня всегда будет с ним, часть его всегда будет со мной. И для этой любви нет преград, нет времени, нет расстояния и нет смерти!

Сейчас я так же благодарила Сержа, с каждым вздохом понимая, что нет на земле сильнее силы, чем благодарность. Даже неживое нуждается в том, чтобы слышать искреннее «спасибо».

Дельфины в неволе не размножаются. А люди хотят любить друг друга, но не знают как. Следует воспользоваться правилом дельфинов.

Я приехала к съемочному павильону, установленному у «Балчуга». Киношники суетятся по площадки, грязно ругаясь матом, как чернорабочие, и лениво передвигая аппаратуру, как аристократы-интеллектуалы. Актеры пьют кофе из пластмассовых стаканчиков за столиками прямо на улице. А звезды эстрады и бизнеса, нуждающиеся в постоянном пиаре, наверное, тусуют в «Балчуге». Судя по количеству дорогущих авто, их на съемочной площадке достаточно.

С тылу ко мне подкрался Витек.

– Ну че, гумозница! К славе российского кинематографа готова? Ура, ура, ура!

Я повернулась к нему.

– Ты обалденно выглядишь, просто сногсшибательно! Вот это да!

– Слушай, ты точно знаешь, что Лев продает «Гранд Персону»?

– Разведка Штрилица не подводит! Обижаешь!

– А у меня другие сведения!

– Слушай, потом, все потом перетрем! Сейчас давай дуй к режиссеру, пока этот истеричка свободен, надо с ним все обмозговать. А то они твою роль уже хотели отдать другой. Я им сказал, что ты нарасхват. Еле-еле твое место удержал. Тут ж, сцуко, как в большой семье, еб...ом не щелкай.

– Пиарщик хренов!

Витек чинно берет меня под руку и ведет к режиссеру – неприметному, седому мужичку в серой жилетке. Как у Пончика, персонажа из книги про Незнайку, жилетка его вся состоит из карманов, которые чем-то набиты до отказа.

Внезапно я крепко стискиваю руку Витька. Испытываю третий шок за сегодняшний, кажется, нескончаемый, день. А ведь еще только четыре часа! Но я больше не в состоянии переваривать столько новых впечатлений. У меня подкашиваются ноги, промежность автоматически сжимается, все чакры открылись сразу и одновременно. Кундалини сама от себя офигела и не знает: то ли покончить жизнь самоубийством, то ли выйти через сахасрару и срочно просветлеть автоматически, чтобы все мирские дела были по хрену. Так сказать, по цвету высшей чакры – фиолетово.

Я смотрю на это видение Христа народу, выпучив глаза, у мена открылся рот и сейчас вот-вот потекут слюни, как у голодной собаки, увидевшей заветную, долгожданную кость.

В пяти шагах от меня в профиль стоит воздушный, в мечтах материализованный идеальный мужчина моей жизни. Тот, кто играет в моем самом любимом фильме «Восток-Запад». Тот, кто для меня объект вожделения и что-то недостижимое. Тот, кого на практиках я выбирала как объект для визуализации для возбуждения.

Актер разговаривает с какой-то девушкой, и помимо страсти и радости от встречи, меня одолевает страшная ревность. Я сама боюсь ее. «Он же женат, он не имеет к тебе никакого отношения. У тебя, дорогая моя богиня, или кто ты там вообще такая, крышка совсем уехала!»

Витек знакомит меня с режиссером, но я смотрю лишь туда, где поселилась вся моя энергия и я сама. Режиссер озабоченно кивает в такт речи Витька. Я смотрю на них как на немое кино. Я ничего не понимаю.

Я прихожу в себя лишь в тот момент, когда понимаю, что какая-то девочка учтиво засовывает мне в руки какие-то листки. Я беру бумажки. Заголовок «Сценарий» возвращает меня на бренную землю.

– Вы смозыте сыглать оторванную, развлатную женщину, она совлащает главного гелоя, и он из-за нее попадает в омут неприятных событий и прочих передляг! Ну это вы прочитаете сами. Лоль эпизодическая, маленькая, надеюсь, она вас не обидит. Здесь главное – совлащение примерного, правильного с точки зления общества мужчины с пути обычного человеческого счастья к счастью в пути поиска истины.

Режиссер продолжает тараторить и тараторить, активно жестикулируя маленькими ручками. Его «фифект фикции» веселит и завораживает, слушаешь его как песню на незнакомом языке. Слов не понимаешь, но мелодия и интонация явно импонируют. «Совлащение»-то я сыграть смогу, я теперь могу хоть в ужастиках играть без грима. Мне уже все равно. Фиолетово.

– Внешне вы очень подходите на эту лоль! Виктóр говолил, что вы очень красивая и женственная! – заканчивает режиссер и принимается метаться по площадке.

Судя по его боевой активности, работа начинается. Господа-световики наконец-то установили свет, операторы наконец-то разобрались с рельсами, поменяли кассеты и зарядили аккумуляторы.

Я стою в стороне с текстом. В суете всего этого бедлама единственное, что остается целенаправленным и организованным, – это мой взгляд. Он прикован лишь к одному объекту. Он следит за ним, как бинокль снайпера. Ко мне подходят какие-то люди, что-то спрашивают, я что-то отвечаю, они говорят какие-то приятные комплименты, приносят мне кофе, вливают в него коньяк. Я терпеливо объясняю, что за рулем. «Тут все за рулем!» – отвечают мне. Говорят, что я идеально подхожу на эту роль. И чего-то еще очень много рассказывают, объясняют, жестикулируют.

Я не слышу их, я не вижу их лиц, меня нет на этом месте. Тело мое стоит здесь, держит в одной руке сигарету и изрядно потрепанный сценарий, в другой кофе с коньяком, точнее – судя по запаху – коньяк с кофе. А душа моя там, с ним, под светом осветительных ламп.

Я уже готова играть, не зная текста, смысла, задумки автора, я уже готова «совлащать», готова раздеться тут же, на этой набережной, и я уверена, что это будет самая искренняя и живая роль за всю историю кинематографа. Потому что я так хочу этого человека, я так страстно желаю отдаться ему, раствориться в нем без остатка, что это невозможно сыграть. Это можно только испытывать. А разве для чувств нужен сценарий?

Мне кажется все здесь знакомым и родным, кажется, я с детства на съемочной площадке, кажется, вот уже много лет я держу в руках разные сценарии, смотрю на партнера по сюжету и визуализирую совместные сцены, репетирую эпизоды. Все люди, которые суетятся вокруг, – это уже моя семья. Я знаю их радости и горести, проблемы, цели, желания и мечты. Я живу здесь, моя жизнь – это киносъемки, бесконечная смена ролей и декораций. А после съемок, поздно вечером, у меня обычная стандартная жизнь: ужин, телевизор, велотренажер. Я работаю здесь вечность. Я знаю тут все, и это все знает меня.

Но боже, как бы мне хотелось чтобы те чувства, которые сейчас раздирают мою грудь, были киношной бутафорией, всего лишь хорошей актерской игрой, умением войти в образ и прочувствовать героиню! И когда вечером я вернусь к холодильнику и тренажеру, я забуду эти чувства, уберу их в шкаф, как реквизит, и достану лишь на следующий день, на съемочной площадке.