Я решил напомнить о своем присутствии и произнес:

– Добрый вечер.

– Разрешите взять роскошные цветы? – с поклоном осведомился Борис.

Отчим сунул ему клумбу.

– Ваня! Привет, я сразу не заметил тебя.

Я всунул ноги в любимые ковровые тапки, при взгляде на которые маменька всегда ехидно говорит: «К этой обуви положена юрта». Ну да, я ростом всего метр девяносто с копейками, меня трудно заметить, и уж совсем странно ожидать, что поздним вечером хозяин квартиры окажется дома.

– Где Николетта? – спросил Владимир Иванович.

– Тут, – голосом леди Макбет, только что убившей всех, кто попался ей под руку, заявила маменька, выплывая в коридор. – Кто этот человек?

Я удержал рвущийся наружу смех. Маменька нарядилась в кроссовки с надписью «Old monkey» и свитер, украшенный фразой «The mothers of all monkey». Помнится, я был удивлен ее списком одежды, но потом выяснилось, что Николетта хотела принарядить собаку. Пуловер и обувь чуть было не полетели в голову незадачливого «закупщика», но, на мое счастье, появилась Кока и назвала жуткие шмотки самыми модными, прекрасными, стильными. И вот маменька в них щеголяет. Выглядит она… как бы помягче сказать… странновато.

Батлер тихо кашлянул.

– Кто этот человек? – повторила Николетта. – Кто?

Я шаркнул ногой.

– Разрешите представиться, Иван Павлович Подушкин.

– Вава, прекрати клоунаду, не о тебе речь. О нем! – рассердилась матушка. – Я его знаю? Нет, я его не знаю. И знать не хочу!

Владимир Иванович вытянул вперед руку со связкой ключей.

– Любимая! Ты просила купить особняк, а я – дурак, идиот, кретин! – заспорил. Я признал свою ошибку! Исправил!

Я сел на стул около вешалки. Так вот почему Николетта заявила о разводе с супругом и упала камнем на мою голову. Всегда покорно исполнявший любые ее желания муж взъерепенился, отказался приобретать недвижимость. А я‑то гадал, что стряслось!

Николетта надула губы.

– Да? Сарай на шести сотках?

– Конечно, нет, – засуетился Владимир Иванович. – Три гектара участок, две тысячи квадратных метров избушка, ландшафтный дизайн от известного француза. Погоди, дорогая, фамилия лягушатника из головы выпала, сейчас…

Отчим вытащил телефон, стал в нем рыться.

– Э… э… Ага, вот – Андре Ленотр.

Я не удержался от смешка. Андре Ленотр – гениальный садовник, занимался обустройством парка Версальского дворца, а еще раньше разбил сад при замке Во ле Виконт, который принадлежал Николя Фуке, министру финансов Людовика Четырнадцатого. Король был не лишен такой простой человеческой слабости, как зависть. Их высочество приехал в гости к Фуке и возмутился, что у того роскошный дом, а также не менее прекрасная прилегающая к нему территория. Монарх поступил просто: Фуке заточили в темницу, а Андре Ленотру велели разбить парк в Версале. Если кто запамятовал даты, подскажу: садовник родился в тысяча шестьсот тринадцатом, а скончался в тысяча семисотом году. Он никак не мог заниматься ландшафтным дизайном в приобретенном отчимом имении.

– Особняк именно тот, который ты выбрала на картинке, – пел Владимир Иванович. – Прости меня, дурака! Поехали скорее домой!

– Точно тот? – спросила маменька. – Ворота с гербом? Гостиная бело-голубая?

– Да, да, да! – истово закивал Владимир Иванович. – Парадная комната громадная, в ней весь участок Коки вместе с ее дачкой поместится.

Я потупил взор. А мой отчим не так прост. Сейчас он подобрал самые правильные слова – про фазенду заклятой подружки.

У маменьки вспыхнули глаза, но она сохранила царственно неприступный вид.

– Ладно, скатаюсь, посмотрю на сарайчик. Борис!

– Слушаю, – поклонился батлер.

– Все вещи сложить, перевезти в новый дом, – отчеканила Николетта. – Да поживее.

Из коридора с радостным лаем выскочил пес. Борис подхватил собаку и осведомился:

– Людвига Ван Иоганна Вольфганга Цезаря Брута Ницше с собой возьмете, или его вместе с вещами доставить?

Маменька брезгливо поморщилась.

– Эту дворнягу? В отличие от других, я не собираюсь держать в доме блохастых псов, от них одна зараза.

– Куда прикажете деть собаку? – растерялся Борис.

– На улицу! – фыркнула Николетта. – Или пусть его в ветеринарной клинике усыпят. Да, так лучше, я гуманна, езжайте к доктору.

– Он молодой, ему еще жить и жить, – пробормотал Борис. – Разве можно вот так… убить щенка?

Николетта дернула плечом. Голос ее зазвенел металлом:

– Вы со мной спорите? Уволены. Прощайте. Володя, мне нужен новый батлер. Срочно!

– Конечно, дорогая, – пропел отчим, уводя маменьку, – завтра прилетит, приедет самый лучший, прямиком из Нью-Йорка.

– Разрешите сказать, – попросил Борис.

– Что за звуки? – поморщилась Николетта.

Батлер откашлялся.

– Госпожа Адилье, ваша обувь и одежда…

Маменька прошипела.

– Вы не поняли? Уволены! Можете рыдать, назад не возьму!

Дверь хлопнула, мы с Борисом остались одни.

– Я не собирался умолять оставить меня на службе, – вздохнул Борис, – просто не хотел, чтобы люди потешались над бывшей хозяйкой. Сработал инстинкт батлера: всегда защищай шефа.

– Почему над Николеттой могут надсмехаться? – удивился я.

– Не стоило госпоже Адилье наряжаться в эти кроссовки и пуловер, – смутился Борис. – Надписи на них… ну… вы же понимаете…

– Нет, не понимаю, поскольку не владею английским, – признался я. – В магазине сказали, что эти фразы означают «самая красивая и молодая». Или «прекрасная и юная». Точно не помню, но смысл таков.

Батлер замялся.

– Иван Павлович, продавец не прав. «Old monkey» в переводе с английского «старая обезьяна», а надпись на свитере «The mothers of all monkey» написана неверно, она должно выглядеть как «Mother of all monkeys». Определенно пуловер состряпали китайцы, которые частенько допускают грамматические ошибки.

– И что означает эта фраза? – заинтересовался я.

– Мать всех обезьян, – огласил Борис. – Неудобно может получиться, сейчас многие владеют английским.

– Николетта и Кока не говорят на басурманских наречиях, – стараясь не расхохотаться, пояснил я.

Пес громко чихнул.

– Что с ним делать? – обескураженно спросил батлер. – Я не могу усыпить собаку. Может, вы, Иван Павлович, отвезете пса в ветеринарку?

– Нет уж, увольте, – испугался я, – роль палача не по мне.

Собака заскулила. Борис открыл перевозку, Цезарь Брутович, словно почуяв беду, лег на живот, пополз в противоположную от клетки сторону, наткнулся на мои ноги, поднял морду…