– Я подарки не люблю принимать, сынок. За все в этой жизни платить надо. Я куплю ее у тебя. Мы с твоим отцом давно думали об этом. Да все как-то мне не с руки было, да и он не торопился. Но куплю после того, как все это утрясется, и ты еще раз хорошо подумаешь. Пока что скажу, что защиту гарантирую и тебе, и семье твоей.

– Спасибо, – Руслан пожал руку Ворона.

– Спасибо не булькает, – Ворон усмехнулся, – коньяк будешь должен. Итак, не геройствовать там, вы, трое. Чтоб все живыми вернулись. Фаину с собой берите. Афган, меня в курсе всего держи.

Когда уходили, Руслан к Оксане зашел, на пороге постоял, глядя на ее силуэт на постели. Она не обернулась, а он не позвал. Только смотрел, как ее волосы разметались по подушке и слегка вздрагивают плечи. Плачет. Наверное, хорошо, что плачет. Страшно, когда молчала и слова сказать не могла. Если плачет, значит, отходит понемногу. Ему до боли хотелось подойти, но он не сделал ни шагу, только пальцы уже в который раз в кулаки сжал.

Когда вышел и дверь тихо прикрыл, подумал о том, что вот это и есть конец, и не тогда, когда она упрекала и плакала, и даже не тогда, когда увидела его с Ларисой, а именно тогда, когда эти слова страшные в машине сказала. Потому что в этот момент была искренней. Ненавидит и жалеет. Жалеет, что вернулся к ней, а возможно, и жалеет, что жив остался. Любая мать всегда выберет детей, и он понимал её. По крайней мере старался понять.

– Ей станет легче. Через час где-то лекарство подействует, возможно, она уснет.

Обернулся к невысокой женщине, которую Афган и Ворон называли Фаиной, и едва заметно кивнул. Не станет. Пока детей не вернет, не станет ни ей, ни ему.

В машину садился и на окна посмотрел – на секунду показалось, что силуэт заметил, но только на секунду.

Я отпустила штору и прислонилась к стене, закрыла глаза. У меня в голове проносились все эти два года. Вспышками, картинками и обрывками. Голоса детей, их смех и слёзы, прикосновения, запах. Какие-то фрагменты, которые я считала, что забыла или они незначительные. Память впрыскивает мне яд воспоминаний бешеными дозами, без передышки. Я сказала Руслану, что ненавижу его, но это ложь. Я бы никогда не смогла его ненавидеть. Я ненавижу себя. За то, что оставила их там одних. По сути, ни ради чего и ни ради кого. Ему не нужно было мое присутствие здесь, и он дал мне это понять с первого же дня, а я упрямо продолжала оставаться и не почувствовала, что там что-то не так. Поверила матери. Слишком была занята своей личной жизнью, а она не стоит и гроша ломаного без детей.

И нет слёз, нет голоса кричать и плакать. Истерика внутри оглушительная и дикая, я беспрерывно лечу вниз в пропасть. Падаю и падаю, со свистом адреналина в ушах и бешеным биением сердца. А может, это укол, который сделала эта белокурая женщина? Притупляет боль и панику. Я не запомнила ее имени и даже не слышала, о чем она говорила со мной. Я только видела снова и снова медленно падающую Надю с широко распахнутыми глазами, бьющуюся посуду, опрокинутые чашки. Она оседала на землю, а я вначале бросилась к ней, потом заметила несколько фотографий, выпавших из конверта, и снова к ней. Только взгляд застывший увидела и все поняла – я уже ничем не помогу. Жуткое понимание и в чем-то циничное. Смотрела ей в глаза и медленно подняла один из снимков. Именно с этого момента я начала падать, и это паническое ощущение падения не отпускает ни на секунду даже сейчас. Говорят, что, падая с головокружительной высоты, человек умирает от разрыва сердца в большинстве случаев, потому что это жутко. Слишком жутко, чтобы выдержать, и я нахожусь в этом состоянии уже несколько часов. Мне так страшно, что ни одной мысли нет в голове, кроме истерических воплей, которые так и не сорвались с губ.

Каждый реагирует по-разному, и если я раньше считала, что, случись что-то с детьми, я с ума сойду и буду биться в истерике, то реальность страшнее всего, что можно себе представить. Нет истерики, она клокочет внутри, а я сама в каком-то парализующем и заторможенном ступоре. Я не помню, как набирала Руслана, даже не помню, как он приехал. Смотрела на снимки и понимала, что меня разрывает на части. Я умираю от ужаса, и у меня нет сил пошевелить даже пальцами или моргнуть. Он что-то говорит, а мне хочется, чтобы замолчал. Перестал. Пусть уйдет и оставит меня одну с этими снимками. Пусть все куда-нибудь уйдут и не трогают меня, не прикасаются ко мне.

Мне не было больно, еще не пришло осознание масштаба происходящего, я просто застыла изнутри. Какое-то онемение, как при обморожении. Руслан трогает мои пальцы, а я не чувствую его прикосновений. Точнее, чувствую, но как через слой материи, и голос его сводит с ума. Пусть замолчит. Мне невыносимо слышать каждое его слово. Живой упрек мне в том, что на какое-то время стал важнее самого дорогого в жизни женщины.

Лишь сейчас я поняла, что именно сказала ему. Нет, я не жалею. Так и есть. Это правда – всем было бы лучше, если бы он не возвращался. Я научилась к тому времени жить без него. А сейчас… я уже не знаю, живу ли я. Лицемерие, ложь и смерть повсюду. Нет никакой уверенности в завтрашнем дне, даже в следующей минуте.

Я была счастлива настолько, насколько может быть счастлива женщина, но у каждого счастья есть свой срок годности, и моё изначально оказалось просроченным. Глупо верить, что человек может расстаться со своим прошлым и измениться. Люди не меняются, они надевают маску, подстраиваясь под обстоятельства и заставляя тебя верить, что это и есть их настоящее лицо. Пока вдруг неожиданно эта маска не раскалывается на части, и ты с ужасом понимаешь, что рядом с тобой всё это время находился совершенно чужой человек, а вся ваша совместная жизнь сплошная ложь и бутафория.

Он обещает вернуть детей, а я смеюсь про себя. Хохочу истерическим смехом и плачу – нет, не верю. Ни единому его слову не верю, и в то же время я обязана поверить, иначе сойду с ума. Иначе каждый раз, закрывая глаза, я буду видеть своих детей связанными в каком-то жутком подвале и прокручивать в голове, что с ними там делают. И это самая ужасная пытка. Нет ничего страшнее воображения, которое рисует такое, от чего кровь стынет в жилах. Я не знаю, как сходят с ума. Вряд ли есть какие-то критерии. Но то, что со мной далеко не все в порядке, я прекрасно понимаю. Хотя бы потому, что мне хочется причинить себе боль, чтобы перестать падать. Биться головой о стены или спрыгнуть с крыши дома. Что угодно, чтобы заставить замолчать в голове голоса детей.

Я ударила кулаком по стене, еще и еще до боли в пальцах. Только бы их там не трогали, только бы не навредили. Это меня Бог наказал за все мои грехи. За Сережу, за измены, за предательство. Забирая самое дорогое, показывая, кого именно в этой жизни страшней всего потерять. После какой потери женщина никогда больше не оправится. И любовь к мужчине в сравнении с этим ничто, какой бы сильной она ни была.

Я снова закрыла глаза. Боже, я не знаю наизусть ни одной молитвы. Пусть только дети живы будут. Не важно, что со мной. Вообще больше ничего не имеет значения, пусть только вернутся ко мне. Живыми и невредимыми. Пусть вернутся, пожалуйстаааа!