– Чего ты хочешь, Тань?

– Я?! – Ее ладони легли ей на грудь. – Все, что я хотела от тебя, – это любви! Хоть чуточку любви, Сережа! Хоть каплю той любви, что ты испытывал к ней! Ты… Ты даже не пытался! Никогда не пытался любить меня так же, как любил ее. Почему?! Ну хоть каплю! Почему?

– Потому что это невозможно.

– Невозможно что?

– Делить ту любовь на капли… – и это было честно.

Потом все как-то заметалось в их доме, благосклонно предоставленном им Огневым Игорем Валентиновичем. В его сторону летели его рубашки, майки, трусы, носки. Широко растопырив рукава, летели свитера и теплые джемперы. Все, что попадалось ей под руку, Татьяна швыряла в него. И орала! Боже, как дико и некрасиво она орала про его ничтожную душу, про его неудавшуюся карьеру, про его нескладную судьбу и нищенский кошелек.

В принципе, думал Назаров, подбирая с пола вещи и рассовывая их по сумкам, такие слова выкрикивают миллионы женщин, когда выгоняют своих мужей из дома. Это стандартный набор упреков для развалившейся, с виду благополучной семьи. Согласитесь, глупо упрекать мужа в том, к примеру, что он хороший сыщик, что ни разу не оскорбил ее, ни разу не изменил, ни разу не поднял на нее руку и не швырнул в нее тарелкой с супом, который был пересолен. Это неубедительно. Неубедительно для решения, которое она приняла. А она его приняла. И озвучила, забирая у него ключи от квартиры Огнева:

– Я с тобой развожусь, Назаров!

Все. На этом все. Он знал, что не вернется. Она знала тоже. И, провожая его до порога, с силой зажимала рот ладонью. Чтобы не смалодушничать. Чтобы не остановить.

А он бы остановился, взмолись она? Неизвестно.

Сергей перетащил сумки в машину. Отъехал от дома пару кварталов. Встал в тени черешневой аллеи и невесело усмехнулся.

Ему – трусу – только что сделали щедрый подарок, ему несказанно помогли. За него приняли решение, на которое он не смог осмелиться все минувшие десять лет. Его выставили из дома, и он этому подло рад! Он испытывает невероятную легкость, а это неправильно, это гадко… наверное.

Таня, возможно, теперь рыдала. Звонила матери, жаловалась на него. Ангелина Степановна прижимала к крупному уху мобильник, гневно сотрясала воздух проклятиями в его адрес и умоляла дочь не расстраиваться.

Наверное, все это происходило теперь. Но это было уже где-то там, не рядом, и это только что стало частью его прошлого. Он не мог и не хотел об этом думать. Все, о чем он сейчас думать мог, это как быстрее добраться до дома Саши. Как миновать утренние пробки на проспекте, как не разминуться с ней, как застать ее дома. Как убедить в том, что он должен быть с ней. Только он, только с ней…

Ее калитка снова оказалась незапертой. И у него снова отчаянно заколотилось сердце.

– Ты чего не запираешься?! – заполошно завопил он, влетая в ее прихожую. – Почему все открыто, Саша?!

Саша вышла из кухни с чашкой кофе в руках, в майке и пижамных брючках, босиком, без тапочек, волосы не причесаны.

– Ты чего орешь? – спросила она и сделала глоток из чашки.

– А ты чего не запираешься? – проворчал он, сбросил с ног мокасины, пошел мимо нее в кухню. – Кофе есть?

– Есть.

Он сел к столу. Саша налила ему из кофейника большую пузатую чашку. Поставила на стол молочник, сахарницу. Подумав, влезла в холодильник, достала тарелку с нарезанной колбасой и сыром. Села напротив.

Чудеса, подумал Назаров. Он за утро ухитряется второй раз позавтракать. Со второй женщиной. Щедро одаривает его утро!

– Я не голоден, – отозвался он, когда Саша молча пододвинула ему тарелку с колбасой и сыром.

– Жена накормила завтраком? – ехидно поинтересовалась она, принявшись тут же накручивать на ладонь прядь непричесанных волос.

– Жена, – кивнул он, прячась за пузатой чашкой. И тут же добавил: – Бывшая.

– Ого! Стремительно развиваются события.

Просто сказала, без особой радости или огорчения. Сказала, поставила свою чашку на стол, сложила руки, как школьница, уставилась на него. Не жадно, нет. Просто рассматривала, будто вспоминала.

– А ко мне зачем? – нарушила она томительную паузу, в течение которой он нарочито громко хлебал из чашки, а она его рассматривала. – По делу или как?

– И по делу тоже.

Все, кофе в чашке закончился. Прятаться больше было не за чем. Он поставил ее на стол рядом с Сашиной чашкой. Тоже уставился на нее. Только вот так смотреть, как она, он не мог. Он видел все по-другому. Перед ним сидела не пострадавшая молодая женщина, которой он должен был задать несколько вопросов и свалить. Перед ним сидела его любимая. С невыспавшимся, угрюмым, но самым прекрасным лицом на свете. Со спутанными волосами, всегда напоминавшими ему шелковые нити или водоросли, если она плыла рядом с ним. Кстати, она накручивает прядки на ладошку, это ведь его привычка! Он так всегда делал! Хрупкие ключицы под майкой, родинка на предплечье.

Как он мог думать, что забыл все это?!

– И по делу тоже, – повторил он.

– А если опустить дела, то зачем? Машину поставил рядом с воротами, – кивнула Саша на окно. – Ты так ее не ставил никогда. Оставлял у аптеки. Почему?

– Потому что… Потому что я надолго, Саня.

Он опустил глаза на ее ладошки, пальчики слегка подрагивали. Она волновалась? Она волновалась! Делала только вид, что сильна и независима. Только делала вид.

– И как надолго? – спросила она и сжала пальчики в кулачки. И повысила голос до гневных ноток. – На время расследования?!

– Насовсем, – буркнул он и глянул ей в лицо. – Ты не рада?

– Не настолько, чтобы броситься тебе на шею, – дернула она плечами и отвела глаза. – Ты поскандалил с женой. Пришел ко мне. Почему?.. А если мама вернется, что будет, представляешь?! Как ты объяснишь ей, что ты здесь? Или… Или ты уверен, что она не вернется, Назаров?!

И Саша расплакалась. Уронила голову на руки, уложенные на столе. Плечи судорожно вздрогнули. Худенькая спинка ощерилась бугорками позвоночника. Лопатки заострились. Ему видно было прекрасно, вырез на майке был глубокий и спереди и сзади. И жалко ее было так, что сердце заходилось. И обнять хотелось, и утешить. Только как? Наврать? Он не мог. Он был уверен, что Алла Геннадьевна не вернется. И был уверен, что убили ее в собственной постели, раз поменяли постель и выстирали тщательно. Прокипятили даже!

Но он не потому к ней пришел, что уверен в гибели ее матери. Он пришел к ней…

– Я пришел к тебе, потому что ты до сих пор хранишь мою фотографию под своим матрасом, – выговорил он вслух то, что подумал.

Плач прекратился. Саша подняла голову, вытерла слезы ладошкой, шмыгнула носиком.

– А ты?! Ты, Сережа, что хранишь и где?! – спросила она с обидой.