Далее следует знаменитая молитва, начинающаяся со слов «Reginacoeli, владычица небес». Эта инвокация частично была позаимствовала Церковью в культе Девы Марии и использовалась в качестве модели и источника вдохновения для множества молитв и литаний Мадонне. За этими вступительными словами следует нечто на первый взгляд искусственное, упоминание различных богинь, но здесь мы должны помнить, что в те времена поздней античности множество высокообразованных людей было впечатлено тем фактом, что разные нации почитали похожих богов, и начали обнаруживать архетип, стоящий за различными именами. Луций имеет в виду, что есть только одна великая богиня-мать, и люди зовут её разными именами и почитают по-разному. Он направляет внимание на абсолютную сущность, стоящую за региональными богинями. Он обращается к самому архетипу Великой Матери. Можно сказать, что он осознает единую трансцендентальную силу, стоящую за разными богинями. Потому он говорит:

… будь ты Церерою, благодатною матерью злаков, что, вновь дочь обретя, на радостях упразднила желуди — дикий древний корм, — нежную, приятную пищу людям указав, ныне в Элевсинской земле ты обитаешь…[109]

Здесь он ссылается на Элевсинские мистерии, в которых тайный культ был основан на мифе о том, как Персефона, дочь Деметры, была похищена Аидом, и мать отправилась на поиски, и так был создан великий культ поисков Деметры и её воссоединения с дочерью. Луций также скрыто упоминает культ Венеры-Афродиты, когда говорит: «… будь ты Венерою небесною, что рождением Амура в самом начале веков два различных пола соединила…» Он называет богиню матерью Эроса: «…ныне на Пафосе священном, морем омываемом, почет получаешь; будь сестрою Феба…» — это Артемида — «…триликим образом своим натиск злых духов смиряешь и над подземными темницами властвуешь»[110]. Персефона — это богиня смерти. Луций дает Великой Матери четыре имени: Церера-Деметра; Диана-Артемида; Венера-Афродита; Прозерпина-Геката (богиня подземного мира). Прозерпина — это темный, подземный аспект, правительница смерти и духов, а также защитница живых от призраков.

Он придает богине не больше и не меньше, как quaternion[111] аспектов, что представляет собой целостность в женской форме. В этот момент он обращается к фигуре матери-анимы как к Самости. Эта тождественность часто появляется в начальной фазе развития Самости. В серии снов, которые Юнг комментировал в Психологии и алхимии[112], есть, например, сны, в которых женщина появляется с круглым объектом, сияющим, подобно солнцу, и Юнг говорит, что здесь анима и Самость тождественны.

Позже Луций осознает, что богиня — только проводник, посредник, который поможет найти Осириса, подлинный символ Самости[113]. Прямое осознание Самости случается только в конце книги. Но в настоящий момент она является ему только при посредстве богини в её квартерности. Для Луция она представляет целостность психики в её женском аспекте. Анима здесь воплощает непреодолимую религиозную эмоцию. Если вспомнить его чувственный подход и циничную интеллектуальность, то это новое отношение к жизни окажется поразительной переменой. Даже стиль письма и тон изменились (хотя осталась некоторая манерность), это даже привело некоторых филологов к мысли, что эта часть романа была добавлена другим автором. Однако, когда Апулей отбрасывает иронию и насмешки, это невероятное достижение, потому что теперь он напрямую обращается к внутреннему опыту. Это опыт целостности божественного, переданный анимой, открывший все то, что стояло за приобретенным Луцием опытом.

Прозерпина-Геката в особенности воплощает магический аспект богини-матери. Она превращает своих любовников в зверей. Луций страдал от магического аспекта женского в своем переживании с Фотием, но все, через что он прошел, оставалось личностным переживанием, а теперь, наконец-то, ему стал ясен архетипический смысл.

В конце молитвы Луций приходит к состоянию, когда жизнь или смерть больше не имеют значения; для него важно стать собой. Есть аналогия между этим текстом и Беседой разочарованного и его ба, древнеегипетским текстом, который изучал Гельмут Якобсон[114]. Ба в тексте воплощает душу или Самость человека, который хочет совершить самоубийство. Ба говорит отчаявшемуся мужчине, что не так важно, вернется ли он к жизни или убьет себя. Единственное, что имеет значение — это отношение человека к его душе, Ба-Осирису, то есть, важно быть единым с Самостью. Осознание Самости — это переживание вечности, дарующее чувство пребывания по ту сторону жизни или смерти. Жить или умереть становится второстепенным в свете опыта, превосходящего эго и ту важность, которую мы придаем времени и пространству. Люди, имевшие такой опыт, могут умереть, как до сих пор бывает у некоторых первобытных людей, с достоинством и без борьбы эго, которое не хочет отдаться на волю судьбе.

После этой молитвы следует откровение богини. Луций засыпает, и ему снится, что богиня является ему:

… не успел я окончательно сомкнуть глаза, как вдруг из средины моря медленно поднимается божественный лик, самим богам внушающий почтение. А затем, выйдя мало-помалу из пучины морской, лучезарное изображение всего тела предстало моим взорам. Попытаюсь передать и вам дивное это явленье, если позволит мне рассказать бедность слов человеческих или если само божество ниспошлет мне богатый и изобильный дар могучего красноречья.

Прежде всего, густые длинные волосы, незаметно на пряди разобранные, свободно и мягко рассыпались по божественной шее; самую макушку окружал венок из всевозможных пестрых цветов, а как раз посредине, надо лбом, круглая пластинка излучала яркий свет, словно зеркало или, скорее, верный признак богини Луны. Слева и справа круг завершали извивающиеся, тянущиеся вверх змеи, а также хлебные колосья, надо всем приподнимавшиеся… многоцветная, из тонкого виссона, то белизной сверкающая, то, как шафран, золотисто-желтая, то пылающая, как алая роза. Но что больше всего поразило мое зрение, так это черный плащ, отливавший темным блеском. Обвившись вокруг тела и переходя на спине с правого бедра на левое плечо, как римские тоги, он свешивался густыми складками, а края были красиво обшиты бахромою.

Вдоль каймы и по всей поверхности плаща здесь и там вытканы были мерцающие звезды, а среди них полная луна излучала пламенное сияние. Там же, где волнами ниспадало дивное это покрывало, со всех сторон была вышита сплошная гирлянда из всех цветов и плодов, какие только существуют[115].