Даю себе волю и пробираюсь под одежду, ощущаю пальцами слабую пульсацию меток, а Ши подается навстречу, выгибается и ластится, как кошка, тянется следом за руками, пытается поймать каждую крупицу ускользающей ласки.

Безумие. Абсолютное безумие!

Я совершенно на этой женщине помешан и жадно наблюдаю, как меняется ее лицо от каждого прикосновения, как темнеют серые глаза и приоткрывается чувственный рот, когда перестает хватать воздуха.

— Поцелуй… — слово вылетает, как пуля и разбивает вдребезги все мои убеждения.

В первый раз все смазалось, стерлось и перекрутилось. Мы едва ли могли насладиться прикосновениями, а сейчас я натурально млею от того, какие мягкие у нее губы, как дрожат руки, стоит только коснуться языком припухшей нижней губы. Она отвечает неловко, зажато, комкает рубашку с такой силой, что царапает меня даже через ткань.

Исступленно сцеловываю рваные вдохи, вытягиваю девчонку из кресла и меняюсь с ней местами. Тесновато, но Ши умещается на моих коленях идеально, будто создана, чтобы сидеть вот так. Ее ноги с силой сжимают мои бедра, а проворные пальцы уже хозяйничают под рубашкой, тянут в стороны. Ткань трещит, брызгами разлетаются горошины-пуговицы.

Обнимаю ее за талию и заставляю приподняться, чтобы избавить от штанов и белья. С досадой думаю, что совсем не таким должен быть второй раз этой отважной девочки-женщины, но она так смотрит и так кусает губы, что терпение лопается, как мыльный пузырь.

Наши поцелуи больше похожи на укусы диких зверей, мы терзаем друг друга до горькой крови на языках, до изнеможения и крупных бисерин пота, а когда Ши добирается до пряжки ремня, я рычу и толкаюсь навстречу ее неловкой ласке, как оголодавший, не в силах сдержать крупную дрожь.

Она уже готова, горит изнутри, сжимается до сладкой судороги, когда я проникаю внутрь двумя пальцами. Хочу подготовить ее, заласкать до изнеможения, не выпускать из постели сутками, но сейчас мы слишком истосковались по банальной близости, чтобы думать о долгих прелюдиях.

Она отбрасывает мою руку и приподнимается выше, устраивается удобнее и опускается вниз резко, без нежностей, будто хочет забыться, раствориться в подступающей волне искрящегося жара. Жаркое тело обволакивает меня, кровь вскипает в венах, несется испепеляющим потоком и бьет в голову раскаленной кувалдой.

Первый толчок выжимает из нее сдавленный крик.

Ши прикусывает костяшку указательного пальца и смотрит на меня из-под полуопущенных век, прячет горящий взгляд за веером ресниц. Стискиваю ладонями ее ягодицы и погружаюсь до упора, подкидываю бедра, а через секунду поднимаю девчонку, чтобы ворваться в гостеприимное тело снова.

Еще раз, до крика, до невыносимой сладости.

Горячая, отзывчивая.

Моя девочка.

Она запрокидывает голову, откидывается назад, в колыбель моих рук, позволяя брать себя так, как мне хочется, и я не отказываю себе в удовольствии. Испарина блестит на ее шее, грудь покачивается в такт каждому резкому толчку, а водопад раскаленной меди почти касается пола.

Срываюсь с цепи обезумевшим зверем, вколачиваюсь в нее, тяну на себя за стройные крепкие бедра, ловлю каждый протяжный стон и вскрик, прижимаю теснее и обхватываю губами горошину соска. Стоит только прикусить нежную плоть, как Ши изгибается ивовой ветвью и протяжно стонет, оставляет на моих плечах и руках глубокие царапины, а через мгновение я догоняю ее, судорожно толкаюсь в жаркое тело, наполняю до предела и давлюсь хрипом.

Тишину комнаты нарушает только наше рваное дыхание — одно на двоих и тихое невнятное бормотание Ши, когда она поднимается и упирается влажным лбом в мой лоб. Последние отголоски удовольствия пробегают по ее телу крупной дрожью, а руки смело оглаживают мои плечи и грудь, будто Ши хочет запомнить каждый изгиб и впадинку.

Втягиваю носом ее безупречный аромат и понимаю, что готов к новому заходу. Ши слабо ерзает, будто устраивается удобнее и сжимает меня с такой силой, что я прикусываю пульсирующую жилку на ее шее.

О, да, она готова! И такая же жадная до ласки, как и я.

Мы сталкиваемся взглядами и замираем на несколько секунд. Мне даже кажется, что Ши сейчас покраснеет и попросит отпустить, но она подается вперед и доверчиво кладет голову мне на плечо.

— Сегодня я сплю здесь, — бормочет тихонько, — не спорь.

Я и не собирался, детка.

Герант дает мне всего один совет: на кулганцев не пялиться. Не любят они этого человеческого «обычая» — рассматривать диковинку во все глаза, а иногда вообще принимают такое отношение за худшее из оскорблений. Но будь я проклята, если могу отвести взгляд от странных существ, похожих на грибы.

Все на этой планете кажется мне диковинным и достойным пристального внимания. Весь город кулганцев, весь их мир — колоссальная библиотека, в стенах которой они двигаются на гравитационных платформах. Перелетают от одного стеллажа к другому, теряются в бесконечных комнатах, где потолки прячутся в густом мраке, а воздух так одуряюще пахнет настоящей бумагой, хвоей и терпкой облепихой.

Книжные полки из темного, почти черного дерева кажутся бесконечными. Залы, освещенные сциловыми лампами, похожи на лабиринты из узких и широких переходов, балконов, приставных лесенок, платформ и каменных лестниц, которые выглядят древнее самой библиотеки.

Массивный кулганец, облаченный в тусклый бордовый балахон, невозмутимо управляет транспортной платформой.

Я стараюсь держаться подальше от края, придвигаюсь к Геранту и невольно касаюсь рукояти клинка.

Оружие оставляют при нас, что вызывает волну новых вопросов, но я стискиваю зубы и держу язык при себе.

Не ввязывайся в конфликт. Не спрашивай. Хороший воин должен узнать все, что нужно, наблюдая. Лишняя болтовня только лишает тебя концентрации.

Давлю нервный смешок и пытаюсь держаться за спиной двоедушника. Не хватало еще, чтобы из-за моего любопытства и невежества нас выпроводили с планеты к такой-то матери. И хмурый взгляд Фэда, который он то и дело бросает на меня не предвещает ничего хорошего.

Облажаюсь, и магистр сожрет меня живьем.

Платформа останавливается у небольшого балкона. Массивная дверь с вставками из разноцветного стекла ведет вглубь кабинета, и даже отсюда я чувствую густой пыльный дух и пряный запах старой кожи.

— Проходите, — гудит кулганец, и по его тону невозможно понять, взволнован он, злится или думает о том, как отправится на обед через пять минут. Что ни говори, а из этих грибов вышли бы хорошие шпионы. Кто вообще что-то сможет понять по их мимике или голосу?

Фэд идет первым. Голова высоко поднята, в каждом движении — звериная грация и уверенность в собственной силе, будто сами кулганцы — его гости. Черный строгий костюм немного прибился пылью, но никто не посмеет возразить, что таким — уставшим и разозленным — Фэд выглядит еще опаснее. Флоренс, его маленькая тень, идет за магистром шаг в шаг. Бардо с Герантом держатся немного в стороне, и я вижу, как капитан нервно оглаживает клинок и что-то втолковывает двоедушнику.