Это была та самая ситуация, когда человек не может поверить, что это действительно происходит с ним, и я хохотнул, как будто услышал остроумную шутку, и спросил:

— И кто же эти партнеры?

Креббс продолжал улыбаться, как улыбаются, глядя на несмышленого ребенка: «Нет, малыш, не надо совать палец в розетку».

— Эти люди предпочитают молчать, держаться в тени. В любом случае я настоятельно советую вам пересмотреть свое решение. Право, приходится выбирать между тем, чтобы быть богатыми и счастливыми, и тем, чтобы всех нас троих отправили плавать в лагуне.

— А как насчет Франко? Он тоже отправится в лагуну?

Я посмотрел на Франко, который стоял в углу, сложив руки на груди. Он тоже одарил меня белозубой улыбкой. Все были счастливы, за исключением Марка, который был похож на кусок старого заплесневелого сыра.

Креббс усмехнулся:

— А, Франко! С Франко все будет в полном порядке. Видите ли, Франко не работает на меня. Он представляет тех людей, о которых я только что говорил. Более того, не сомневаюсь, он будет принимать самое активное участие в устранении, если возникнет такая необходимость. Испытывая превеликое сожаление.

Он хлопнул в ладоши, и Марк на дюйм подскочил над стулом.

— Однако… зачем забивать голову гипотетическими неприятностями? Вы ведь выполните заказ, да?

Я кивнул.

— Раз вы представили все в таком виде… с радостью.

— Вот и отлично! — воскликнул Креббс, протягивая руку.

Мы скрепили договор рукопожатием.

— Итак, теперь вы продолжатель великой венецианской традиции contraffazione,[78]хотя, наверное, все началось раньше, с вашего восхитительного Тьеполо. Уилмот, не знаю, поняли ли вы уже, что перешли в совершенно иной вид существования. До сих пор вы принадлежали миру людей, которые, подобно баранам, ждут в очередях на трамвайной остановке, в аэропорту и кое-как наскребают на прожитье, потому что им всегда не хватает и они изо дня в день питаются дерьмом. Прежде вы растрачивали себя, рисуя для журналов и ожидая в приемных тех, кто недостоин чистить вам ботинки. А когда вы или ваши дети заболевали, вам опять приходилось ждать, когда какой-то врач уделит вам крупицу своего драгоценного времени. У вас ведь больной ребенок, да? Вы даже не представляете себе, как теперь изменится ваша жизнь и жизнь вашего ребенка. Лучшее медицинское обслуживание, лучшее! Клиники в Швейцарии… вам нужна пересадка органов? Дорогие лекарства? Теперь вы без промедления будете получать все, что пожелаете, и вам еще будут улыбаться.

Я ляпнул какую-то глупость о том, что подделка картин благоприятно влияет на медицинскую страховку. Креббс пропустил мои слова мимо ушей; он был в ударе и еще какое-то время распространялся о разнице между работягами и их хозяевами, о том, что хозяева заслуживают соприкасаться с великим искусством, а работяги нет, и о том, как у меня все будет замечательно, — наверное, не те суждения, которые можно услышать в нью-йоркском высшем свете, но, возможно, я ошибался, возможно, именно так и говорят все эти люди, когда рядом нет таких, как я. В любом случае, это была любопытная перемена от общения с богатыми либералами. А затем Креббс произнес слова, купившие меня с потрохами:

— Вы великий художник, Уилмот, и теперь, когда мы с вами нашли друг друга, вы выполните то, что предначертано судьбой, вы станете моим Веласкесом. Вот чего вы хотели всю свою жизнь: писать так и получать за это вознаграждение, я не прав?

И знаешь, он был прав. Именно этого я хотел. Именно этого я хотел всегда, но сам не догадывался до настоящего момента.

Я сказал:

— А вы король Испании.

— Да. Я король Испании, — кивнул Креббс.

И никакой иронии. Мы пребывали в зоне, свободной от иронии, что я также находил странным и бодрящим.

— Хорошо, ваше величество, — сказал я, — где мне предстоит работать? Здесь, в Венеции?

— Нет, в Риме, разумеется. Все уже готово.

* * *

Я и Слотски вернулись к катеру и поднялись на борт, и как только мы отошли от причала, я повернулся к нему и сказал:

— Знаешь, Марк, я не ожидал от тебя подобной шутки!

— Боже милосердный, Уилмот! Думаешь, я представлял себе, что предложит этот сумасшедший? Я просто решил, что он даст тебе новую работу по реставрации. Ты думаешь, мне нравится, когда мне угрожают смертью, твою мать? Я продаю произведения искусства, и только! Я думал, что прямо там наложу в штаны.

— Дружище, не вешай мне лапшу на уши. По-моему, мы уже перешагнули через это. Я кое-что слышал о герре Креббсе из других источников; он не обычный торговец работами старых мастеров, и если это знал я, ты тоже должен был знать. Это ты все подстроил, но у тебя трусливая заячья душонка, и ты никак не мог собраться с духом и посвятить меня в ваши планы, а потом было уже слишком поздно. Почему? Потому что ты чертовски хорошо понимал, что если бы я знал, то ни за что бы не вляпался в это. Так что выкладывай все начистоту!

— Клянусь богом, я понятия не имел, что Креббс говорит о подделке. Я бы ни за что не втянул тебя в такое…

Шагнув к нему, я схватил его за плечо и притянул к себе.

— Марк, позволь прервать тебя здесь, — сказал я ему на ухо. — Я зол. Вообще-то я человек мягкий, но, подобно многим мягким людям, когда я взрываюсь, я становлюсь неуправляемым. Меня трясет от адреналина, и, наверное, в настоящий момент я обладаю нечеловеческой силой, о чем ты, конечно, читал, так что, малыш, если ты не выложишь начистоту все о Креббсе и этой поганой сделке, я вышвырну тебя за борт.

И после небольшой внутренней борьбы он выложил всю правду, потому что я действительно готов был бросить его в море и он это прекрасно понимал. Наверное, главную роль сыграл даже не страх утонуть, а тревога за костюм стоимостью четырнадцать тысяч долларов и пятисотдолларовые ботинки.

— Ну хорошо, говорю как на духу, — начал Марк. — Во-первых, что тебе известно о кражах произведений искусства?

— Достаточно, чтобы знать, что девяносто пять процентов всех краж — это когда какой-нибудь тип срывает картину со стены и бежит к выходу. В большинстве музеев система безопасности ни к черту не годится.

— Совершенно верно. Но я сейчас имею в виду оставшиеся пять процентов. Я говорю об известных картинах, которые никогда нельзя будет продать открыто. Предположим, кражу совершили воры, обладающие хоть крупицей мозгов. Как им поступить со своей добычей?

— Выкуп?

— И это тоже, однако на самом деле когда профессиональные воры похищают ценное произведение искусства, оно им нужно в первую очередь как финансовое поручительство. Криминальным предприятиям так же приходится одалживать деньги, как и законопослушным, и, очевидно, они не могут воспользоваться легальными источниками кредита. Картину стоимостью двадцать миллионов долларов легко перевозить, легко прятать. Я даю тебе свою картину, а ты даешь мне пять миллионов, которые мне нужны на покупку партии героина или оружия, а когда я распродам свой товар, я верну тебе твои деньги плюс процент, а ты вернешь мне картину. А если у меня возникнут непредвиденные сложности, ты оставишь картину себе. Нам известны картины, которые неоднократно использовались в качестве залога. Это гораздо лучше наркотиков или наличных, потому что значительно меньше вероятность мелких хищений; в каком-то смысле для плохих ребят это вроде векселя.