С последним утверждением Ренки было трудно не согласиться. Вскоре после приезда в город лейтенант в сопровождении Йоовика и Доода лично посетил солдатский госпиталь, чтобы пообщаться с солдатами своего общества. Несмотря на слухи, руку он сохранил, хотя она и висела на перевязи и, судя по гримасам боли, которые нет-нет да и проскакивали на лице лейтенанта, доставляла ему большое беспокойство. И тем не менее лейтенант навестил своих солдат, причем не с пустыми руками.

В результате этого посещения под подушку, что лежала на койке Ренки, перекочевал изрядно тяжелый кошелек, набитый отнюдь не медью, а полновесными королевскими коронами. Хотя Ренки был уверен, что запасы всех их трофеев канули в Лету вместе с полковым обозом, который почти полностью достался неприятелю, когда добро из возов выкидывали, чтобы положить туда раненых. Но, видно, в том и была особая мудрость лейтенанта: несмотря на потерю обоза, самое ценное он сумел сохранить.

Помимо кошелька Ренки получил точный отчет о том, за какие заслуги ему причитается каждая монетка, и не без удивления понял, что сюда ему зачли и работу с Готором по установке мин, и возглавленную атаку, и командование группой заграждения. Дела, вроде бы совсем не связанные с темными махинациями общества.

Впрочем, протестовать и спорить Ренки не стал. Полученной суммы, при разумных тратах, вполне хватило бы на год весьма умеренной, но не голодной жизни. Примерно такой, которую вел Ренки до попадания на каторгу.

– Короче, Ренки, давай быстрей выздоравливай! – сказал напоследок Готор. – Тут есть дела поинтереснее, чем валяться в койке. И кстати, завтра меня не будет – отправляюсь согласно командировочному предписанию в местный университет, вербовать студентов на службу королю. Пришлось выставить Йоовику большой кувшин вина, чтобы послали именно меня. Нет, я вовсе не собираюсь прельщать студиозусов великолепием и роскошью королевской службы – умные в это не поверят, а дураков нам и своих хватает. А вот забраться в тамошнюю библиотеку да хорошенько поковыряться в старых пыльных томах, а может, еще и с умными людьми поговорить – вот это будет весьма недурственным занятием, а то, признаюсь тебе, со всеми этими каторгами и армиями я несколько одичал. Одно плохо, – печально вздохнул Готор, после чего выдал одну из своих чудных шуточек: – Печально, что у вас не принимают в университеты девушек. Только представь, как милые стайки дивных пташек, полных желания познавать новое и лишенных родительского надзора, порхают по аудиториям или бродят по тенистым аллеям в ожидании храброго солдата, который поведает им о своих подвигах… в том числе и на войне!

– Да уж, – развеселился Ренки, нарисовав себе эту фантастическую картину. – Это было бы премило. Одна беда – чему именно смогут обучаться юные особы в университетах? Уж не медицине ли и законоведению? А может, гы-гы, девушки окажутся сильны в математике, философии или в алхимии с астрологией? Вот скажи мне, Готор, откуда в твоей вроде бы светлой голове вообще возникают столь бредовые идеи?

– Да не такие уж они и бредовые… – сказал Готор, с самым серьезным видом продолжая шутить и дурачиться. – Или ты думаешь, что женщины совсем уж не способны к обучению?

– Ой, не смеши. У меня опять ребра заболят, – махнул рукой Ренки, а потом, вдруг став очень серьезным, задал вопрос, который серьезно беспокоил его все последние дни:

– Слушай, Готор, а меня… того… лицо… Ну в смысле сильно изуродовали?

– Хм… – Готор даже словно поперхнулся, настолько неожиданным был этот вопрос. Раньше как-то его молодой приятель столь явно не демонстрировал свою озабоченность внешним видом. – Да нет. Не сказал бы… – ответил он, предварительно внимательно поглядев на Ренки, будто видел его в первый раз. – Только вот тут вот, слева, где под волосами шрам идет, седая полоска появилась. Но это даже придает тебе мужественности и загадочности. А где шрам на лоб выходит… Так из-за этого, знаешь ли, у тебя этакий грозный и слегка суровый вид, вроде как ты бровь нахмурил в гневе. Девушкам, наверное, такое понравится.

В полной мере оценить, как его новая внешность действует на противоположный пол, Ренки смог примерно через неделю, когда полковой лекарь оу Мавиинг наконец отпустил его из госпиталя «долечиваться своими силами».

Друзья доставили сержанта оу Дарээка в дом, где они должны были проживать с Готором согласно квартирному предписанию.

Вообще-то двум сержантам не полагалось жить в таких роскошных условиях, но, поскольку от полка осталось меньше половины численного состава, все пользовались моментом и старались устроиться как можно лучше. Даже солдаты, которым по уставу на зимних квартирах полагалось иметь одно спальное место на трех человек (один спит – двое бодрствуют), расселялись весьма вольготно в домах местных мещан.

Так что впервые за долгое время у Ренки появилась собственная комната и возможность уединиться в ней. Уже одно это делало условия его новой жизни почти райскими. А если еще учитывать мягкие перины, небольшой садик за домом и обилие воды и фруктов – на какое-то время Ренки показалось, что он попал в сказку. Но…

Чистый и уютный двухэтажный домик содержала еще вполне не старая вдова из купеческого сословия. Поначалу ей очень даже сильно не понравилось, что ее домик займут под зимние квартиры для солдат, поскольку компенсация, что мог предложить за это неудобство муниципалитет, была весьма далека от сумм, которые можно было выручить за сдачу жилья внаем частным лицам. Да и терпеть в своем доме грубую солдатню не слишком приличествует почтенной горожанке, чьей руки и капиталов добивалась парочка еще довольно бодреньких и обходительных кавалеров-вдовцов.

Но Ренки уже понял, что, когда Готору надо, он сможет очаровать даже дракона. Однажды приятель рассказывал, что будто бы есть специальные книги, которые учат, как обхаживать людей, и что он все их читал. А их хозяюшка была отнюдь даже не драконшей, и даже ее весьма почтенный, с точки зрения Ренки, возраст (лет тридцать пять, наверное, а то и все сорок) не помешал ему обратить внимания на то, что она весьма мила и по-своему красива.

Увы, но первое, что ошарашило нашего героя, когда он, поддерживаемый друзьями, пришел в дом и был представлен хозяйке, это взгляд, которым одарила его сия особа. Взгляд был совсем не тот, который жаждет увидеть в глазах любой женщины юноша, едва подошедший к рубежу восемнадцатилетия. Жалость и сострадание, конечно, красят любую женщину. Но когда на тебя смотрят, как на раздавленного колесами телеги мокрого котенка, хотя в душе ты уверен, что вид у тебя весьма геройский, – это печально.

Что ж, добравшись до зеркала, что висело в его комнате, Ренки и сам смог оценить перемены, которые за прошедшие полтора года внесла в его внешность суровая жизнь. Когда-то, давным-давно, когда он последний раз смотрелся в зеркало перед тем как пойти на деревенские танцы, он видел юношу, сочетающего в себе мягкие, почти детские черты лица с высокой и мускулистой фигурой человека, никогда не знавшего тяжелого физического труда, но проводящего немало времени, совершенствуя свое тело и дух воинскими упражнениями.

У того юноши был несколько рассеянный и задумчивый взгляд с этакой поволокой, ибо он слишком много времени проводил в мире грез, где воинские подвиги свершаются без пролития крови, вывороченных кишок и вывалившихся на землю мозгов, все дамы прекрасны и добры, девушки целомудренны и нежны, командиры суровы, но справедливы, а товарищи веселы, бескорыстны и преданы общему делу и великой цели – служению королю!