храбрость» ниже того же ордена 4-й степени. По чину вам со Стесселем награды наоборот давать нужно, но государь сделал именно так, чтобы у начальника Квантунской области горький привкус остался. Не наградить его было нельзя, но пожалование пожалованию рознь. А так потом дал Стесселю александровскую ленту, тебе анненскую — вот и смягчил ситуацию.

— Да уж, — произнес Фок — интриги его угнетали, но тут нужно было разбираться серьезно, раз такие игры пошли.

— Да, и вот еще что — государь приказал наградить весь экипаж «погибшей субмарины», что «героически атаковала» японский флот и «потопила» броненосец. О том напишут во всех газетах. Командиру Георгия 4-го класса, всем остальным золотые кортики с надписью «за храбрость». Их отдадут на хранение семьям погибшим. Вот только вся штука в том, что поручик наш офицер, и крест свой получит. Немец, сука такая, и в Циндао писал своим, и в Чемульпо японцам, и китайцам в Таку. Думаю, имя Мартин Борман подложное, поторопились китайцы, надо было вначале попытать!

— Кто?! Мартин Борман?!

Фок поперхнулся табачным дымом — настолько неожиданной для него оказалась фамилия покойного шпиона. История, конечно, неприятная, наподобие литературного персонажа писателя Тынянова — поручика Киже, фантома, что дослужился до серьезных чинов и даже женился при этом. Нарочно не придумаешь, но они сами сотворили «героев» и теперь надо как-то выпутываться из ситуации. И тут на память пришел замечательный французский фильм, когда два папаши разыскивали сына, который оказался вообще-то не их отпрыск, как они рассчитывали.

— Жерар Депардье и Пьер Ришар, — со смешком произнес Фок, — и государю отписать надо, что они сами представились этими именами, как и немец, что работал в Дальнем, и из-за своего неуемного любопытства полез в подводную лодку. Германца, может быть, личность и установят, а вот кортики лучше французскому послу в Петербурге вручить, пусть «лягушатники» сами ищут семьи «погибших героев».

— Так и отпишу императору Николаю Александровичу, чтобы наши дипломаты себя напрасным розыском не утруждали, — хмыкнул Алексеев, и повторил, благо память имел хорошую:

— Так, значит у нас Жерар де Пардье и Пьер Ришар, так и отпишем!

Адмирал и генерал весело рассмеялись над своей невинной шуткой, как ее посчитали. Но тогда они еще не знали, что их «розыгрыш» приведет к весьма печальным последствиям в виде двух дипломатических скандалов и одного чуть несостоявшегося военного конфликта. А также к пересмотру военно-морских доктрин несколькими странами, огромным финансовым вливаниям в строительство субмарин и сотням подводников, что погибли в результате аварий и катастроф.

Аукнулось не только в мире, бумерангом прилетело и по России. Морской министр адмирал Бирилев запросился в отставку, не выдержав давления «общества» и нападки прессы. А генерал-адмирал, «семь пудов августейшего мяса», стал жертвой апоплексического удара, не прожив и полгода после разразившегося международного скандала. К тому же французы яростно требовали, или энергично просили его вернуть им чертежи и описание «Милого друга» — а их, понятное дело, в природе не существовало.

Семей, что претендовали на получение наградного кортика, оказалось ровным счетом два десятка, причем не только во Франции и Германии, был даже один англичанин и непонятно откуда появившийся швед. Причем все привели веские доводы, что на подводной лодке погиб именно их родственник — и в половине случаев фамилии совпадали, а в трех имена.

На «Певчем мосту» русские дипломаты только успевали отписываться, проклиная на все лады Порт-Артур, французскую субмарину и всех утонувших на ней!

Глава 33

— Командующий отдает слишком противоречивые приказы, чтобы их выполнять в точности. Это выше моего разумения!

Генерал-лейтенант барон Георгий Карлович Штакельберг пребывал последние дни в полном недоумении — старый соратник по Ахал-Текинской экспедиции генерал Куропаткин отправлял ему приказы, которые больше запутывали ситуацию, чем ее разрешали. И хуже того — командующий Маньчжурской армии прямо вмешивался в дела 1-го Сибирского корпуса, и по своему усмотрению менял дислокацию частей. А это приводило не только к серьезной путанице, но абсолютному незнанию и непониманию замыслов бывшего военного министра.

И поневоле Штакельберг вспоминал слова «белого генерала», легендарного Скобелева, так рано и нелепо умершего. Михаил Дмитриевич считал Куропаткина образцовым начальником штаба, но советовал тому никогда не занимать командных должностей — «ибо не хватит воли и решимости воплотить в жизнь даже великолепно задуманный план, наоборот, все будет запутано, и в конечном итоге, обречено на неудачу».

И как понять такую сентенцию — «наступлением на высадившуюся у Дагушаня неприятельскую армию, нанести ей возможно больший ущерб и заставить отказаться от замыслов». Вот только планы японцев никак не разъяснялись, видимо командующий сам был не в курсе дела.

А далее шло вроде бы понятное каждому военному пояснение — «действовать предстоит быстро и решительно, опрокинув выставленный для прикрытия вражеский заслон». И действительно — высадившиеся 26 апреля в Дагушане японцы выдвинули аванпостами немногочисленную кавалерию, а за ней и усиленную бригаду пехоты с артиллерией, и продвинулись далеко вперед, к самому Далинскому перевалу.

Оборонительные позиции на последним занимал переброшенный из Лаояна 21-й Сибирский стрелковый полк, находящийся под прямым управлением штаба Маньчжурской армии. И сюда генералу Штакельбергу приказывалось выдвинуть авангард собиравшегося у Инкоу корпуса, что он немедленно и сделал. К перевалу отправили усиленную 2-ю бригаду 9-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии генерал-майора Зыкова — семь стрелковых батальонов, эскадрон приморских драгун, три сотни сибирских казаков, артиллерийский дивизион из двух батарей новых скорострельных пушек и забайкальскую казачью батарею.

Вполне достаточные силы, чтобы объединившись с 21-м полком, завязать сражение. А там и весь 1-й Сибирский корпус можно было подтянуть и не дать японцам укрепиться у Дагушаня, полностью блокировав их на плацдарме, и. по возможности, сбросить в море

Однако «планов громадье» спутало все замыслы!

Вот только как 1-му Сибирскому корпусу под его командованием атаковать японцев «решительно и всеми силами», если тут же поступил следующий приказ от Алексея Николаевича, в котором ясно говорилось — «действовать так против передовых частей, если они окажутся слабыми. С превосходящими же силами противника не доводить дела до решительного столкновения, и отнюдь не допускать израсходования своего резерва в бою, пока не выяснится обстановка».

В общий резерв командующий Маньчжурской армией отводил 1-ю Восточно-Сибирскую стрелковую дивизию, 1-ю бригаду 9-й дивизии, и Приморского драгунского полка. А также прибывающую эшелонами 2-ю бригаду 35-й пехотной дивизии, в составе 139-го Зарайского и 140-го Моршанского полков, каждый в четыре полнокровных батальона, и с одним артиллерийским дивизионом из