У дверей он помедлил, держа куртку и кепку в руках.

– Лили, я еще приду к тебе.

Прежде чем ответить, она сложила губы сердечком и быстро, привычным движением, обвела их помадой, наблюдая за Ральфом в зеркале.

Он уже изменился: стоял выпрямившись, развернув плечи, гордо вскинув голову. Милая застенчивость ушла, смущение испарилось. Час назад он сказал бы: «Мисс Лил, можно, я снова приду к вам?»

Она улыбнулась ему в зеркале – широкой сияющей улыбкой, в которой насмешливо блеснул бриллиант.

– В любое время, дорогой, – как только заработаешь десять гиней.

Удивительно, что сообщение о вылазке Ральфа в сады Венеры далеко не сразу дошло до Зуги Баллантайна: каждый вечер в баре Бриллиантовой Лил языки работали не переставая, и Барри Леннокс с энтузиазмом повторял эту историю любому, кто готов был слушать.

– Джентльмены, вы говорите о старшем сыне одного из столпов нашего города, – кокетливо упрекала их Лил. – Не забывайте, что майор Баллантайн – член не только клуба Кимберли, но и комитета старателей.

Она знала, что в конце концов кто-нибудь не удержится от искушения донести эту историю до ушей Зуги.

«Напыщенный, высокомерный ханжа! – втайне думала она. – Интересно, что он скажет? Наверняка вскипит от злости, даже если в его жилах течет ледяная кровь».

– Шлюхи и сводники! – сказал Зуга, стоя в тени на широкой веранде: палатку сменил дом из необожженного кирпича с крышей, покрытой соломой.

Ральф стоял на улице, щурясь от яркого солнца.

– Если ты не уважаешь свою семью, не уважаешь имя Баллантайна, то неужели тебе наплевать и на себя тоже? Наплевать на собственное тело?

Зуга преградил сыну вход в дом. Солнце играло с непокрытыми золотистыми волосами, превращая их в сверкающий боевой шлем. Аккуратно подстриженная бородка подчеркивала сильную линию челюсти. В руке он держал длинную рукоятку шамбока, кончик которого свисал до пола.

– Что скажешь? – негромко спросил Зуга ледяным тоном.

После работы в шахте Ральф был с ног до головы покрыт густой красной пылью – пыль осела на волосах, на кончике носа и в уголках глаз. Чтобы хоть на минуту отвести взгляд, юноша вытер лицо рукавом и стал пристально рассматривать грязное пятно на ткани.

– Отвечай! – прежним тоном потребовал Зуга. – Или я вышвырну тебя за порог этого дома – навсегда.

Джордан не выдержал: лучше разозлить отца, чем потерять брата!

Мальчик бегом бросился к Зуге и схватил его за руку, державшую хлыст:

– Папа! Пожалуйста, папа, не выгоняй его!

Не оглядываясь, Зуга отмахнулся – от удара в грудь Джордан отлетел, врезавшись спиной в стену веранды.

– Джорди-то чем виноват? – сказал Ральф так же тихо, как говорил отец.

– А, так ты разговаривать умеешь? – сердито спросил Зуга.

– Джорди, не вмешивайся, – велел Ральф. – Это не твое дело.

– Джордан, останься, – приказал Зуга, не сводя глаз со старшего сына. – Постой здесь и послушай о шлюхах и о тех, кто к ним ходит.

На Джордане лица не было: он посерел, как угли потухшего костра, губы побелели. Мальчик понял, о чем шла речь: услышал однажды, как Базо и Ральф вслух фантазировали, и, заинтересовавшись, по секрету расспросил Яна Черута – ответы привели его в ужас и вызвали отвращение.

«Но ведь не как животные, верно? Не как собаки или козы?» Задавая вопросы, Джордан говорил в общем, о мужчинах и женщинах, не имея в виду конкретных людей, которых знал и любил. До него не сразу дошел смысл полученных ответов. Лишь через много дней он с ужасом осознал, что слова Яна Черута касаются всех мужчин и женщин, включая отца – образец благородства, силы и справедливости, – и мать – милое, нежное создание, от которого остались призрачные воспоминания. Отец и мать тоже… Нет, только не они! Они не могли… Живот скрутили невыносимые спазмы, его затошнило. Зуге пришлось лечить сына серой и патокой.

Теперь отец и брат говорили об этой ужасной вещи, которую Джордан изо всех сил пытался забыть. Два самых дорогих для него человека открыто обсуждали это, используя слова, которые он никогда не слышал, а читая в книгах, краснел до ушей. Отец и брат говорили скверные слова вслух, и воздух дрожал от стыда, ненависти и отвращения.

– Ты, как свинья, возился в той же грязи, где до тебя побывали тысячи свиней, – в вонючей выгребной яме между ляжками этой шлюхи!

Держась за стенку, Джордан отошел в угол веранды – дальше идти было некуда.

– Если тебе не стыдно барахтаться в том же корыте, то подумай хотя бы, что все эти свиньи оставили там после случки!

От слов отца в воображении Джордана возникли такие яркие картинки, что тошнота подступила к горлу – мальчик зажал рот рукой.

– Дурная болезнь – это проклятие Господне за похоть и разврат! Если бы ты только видел больницу в Гринвиче, где лежат спятившие идиоты, у которых сифилис съел половину мозгов! Посмотрел бы на их слюнявые подбородки, на беззубые рты с гнилыми зубами! Вместо носа – черная гнойная дыра, слепые глаза закатываются под череп…

Джордан согнулся пополам, его вырвало прямо под ноги.

– Перестань, – попросил Ральф. – Джорди от тебя тошнит.

– От меня тошнит? – тихо переспросил Зуга. – Это от тебя приличного человека наизнанку вывернет!

Зуга спустился по ступеням в пыльный двор и взмахнул рукой – шамбок со свистом распорол воздух.

Упрямо выпятив подбородок, Ральф не двинулся с места.

– Папа, если ты ударишь меня плетью, я буду защищаться.

– Ты смеешь бросать мне вызов? – Зуга замер.

– Плеть – для животных.

– Да, – кивнул Зуга. – А ты и есть животное!

– Папа, я тебя предупредил.

Зуга, склонив голову набок, сосредоточенно вгляделся в стоявшего перед ним юношу.

– Прекрасно. Раз ты человек, тогда докажи это! – Небрежно отшвырнув шамбок, Зуга встал напротив сына.

Ральф приготовился защищаться: перенес тяжесть тела вперед, сжал опущенные руки в кулаки.

Удара он не заметил – на мгновение показалось, что ударили не в лицо, а врезали дубиной по затылку, да так, что в черепе загудело. Ральф отшатнулся. Нос потерял чувствительность и в то же время чудовищно распух. Что-то теплое защекотало верхнюю губу – юноша невольно провел по ней языком: солоно. Он утерся тыльной стороной ладони и недоуменно посмотрел на оставшееся на ней кровавое пятно. Внезапно в нем вспыхнула необузданная ярость, будто дикий зверь проснулся внутри. Ральф зарычал, не узнавая собственного голоса, и бросился вперед.

Отец стоял прямо перед ним – юноша изо всех сил замахнулся, целясь в это красивое холодное лицо, предвкушая треск высокомерного носа с высокой горбинкой и хруст выбитых зубов. Кулак пролетел по воздуху, не встретив препятствия, и замер на уровне глаз Ральфа. В плече хрустнуло. Череп снова загудел, как колокол, зубы клацнули, голова откинулась назад. В глазах потемнело, вспыхнули яркие искорки, потом зрение прояснилось – на Ральфа наплывало лицо Зуги.