Грустилов вышел на балкон и придал лицу печально-выжидательное выражение. Стороны молчали минут пятнадцать, а потом один мастеровой из рода Проломленных Голов сказал Семену Антоновичу:

— Может быть, все же хватит?!

— Что хватит? — живо заинтересовался Семен Антонович.

— А все!

Семен Антонович подумал-подумал и ответил:

— Это, ребята, на ваше усмотрение.

C этими словами он вернулся в свой кабинет и отбил в губернию телеграмму с отказом от должности градоначальника; Семен Антонович отказывался от нее на том основании, что он-де не может править народом, который способен моментально заставить себя уважать. Из губернского центра пришел ответ: «Повелеваю действовать обоюдно: правь и временно уважай».

Поскольку на это у нас не способен никакой, даже самый тонкий, администратор, Грустилов с отчаянья навсегда заперся в своем кабинете, и, таким образом, город остался без попечения и надзора. К сожалению, глуповцы не поспели воспользоваться ситуацией, чтобы зажить жизнью естественной, полнокровной, так как очень скоро с юго-западной стороны донеслось едва памятное «туру-туру» и:

Трубят в рога!

Разить врага

Пришла поpa!

Войска, напавшие на Глупов с юго-западной стороны, предприняли неслыханно-кардинальные меры: солдаты сожгли фарфоровый завод, а рабочих расстреляли до последнего человека; градоначальник Грустилов таких архаровских действий снести не смог и отравился крысиным ядом. На место покойного был поставлен бывший брандмайор Перламутров Максим Кузмич, из Вышнего Волочка.

При нем-то как раз и зачинается эпоха бумдекаданса. Существо ее состояло в том, что, с одной стороны, город вошел в пору относительного материального процветания, а с другой стороны, все в нем вдруг стало мельчать, пакоститься, хиреть. С одной стороны, в городе появилось несколько доходных домов, выстроенных в стиле модерн, образовалось Общество муниципальных сообщений, проложившее конно-рельсовый маршрут из конца в конец города, наладилась телефонная связь, пока, правда, только между резиденцией градоначальника и особняком его любовницы Шептуновой, на Большой и Дворянской улицах было устроено электрическое освещение. Но, с другой стороны, в городе усугубилось пьянство, особенно среди подростков и интеллигенции; дошло до того, что мировой судья Ленский в пьяном виде нанес телесные повреждения одному свидетелю в отместку за ложные показания. К тому же телефонные провода то и дело перегрызали летучие мыши, в доходных домах удобства были на воздухе, а решительно никогда не просыхавшие кондукторы конно-рельсового маршрута самым форменным образом истязали пассажиров, если те не жертвовали им на чай. С одной стороны, в Глупове проклюнулись робкие побеги политического плюрализма, именно: образовались при попустительстве градоначальника Перламутрова кое-какие националистические, монархические и застенчиво-демократические организации, которые враждовали между собой пуще кошки с собакой, «Истинный патриот» помещал неслыханно смелые материалы, например, о жульничестве приказчиков, выдумавших сверхтяжелые гири для обвешивания покупателей, городовым было запрещено драться ножнами своих сабель, если на улицах они примечали скопления обывателей численностью более чем в три человека, и теперь по городу можно было свободно разгуливать хоть впятером, нравы демократизировались до того, что уже можно было встретить гимназиста после девяти часов вечера, наконец, Глупов забурел в товарно-денежном отношении и тут только черта лысого нельзя было купить, так что простонародье перед империалистической войной сплошь щеголяло в хорошо сшитых парах из английского твида, в манишках с целлулоидными воротничками и в фетровых котелках, при этом «такая, — по свидетельству летописца, — настала небывалая дешевизна, что весь город можно было приобрести за рупь двадцать, да только где было найти этакого дурака». Но, с другой стороны, глуповский народ обескуражил свалившийся с неба товарно-денежный бум и относительное благосостояние, хотя и благосостояние чисто российское, скромное, от ожирения гарантирующее, и, как всякая непредвиденность, оно произвело в народе непредвиденные перемены: глуповец пошел все больше замкнутый, прижимистый, недобрый, индифферентный. Городские нищие, и в частности старший Милославский, едва-едва с голоду не перемерли — вот до чего дошло.

В эпоху бумдекаданса рок особенно не баловал Глупов знаменательными событиями. Как-то сюда нечаянно заехала известная спиритуалистка Блаватская, которая дала спиритический сеанс в доме градоначальника: ей отчего-то взбрело на ум вызвать дух Максимилиана Мари Исидора де Робеспьера, и он посоветовал Перламутрову произвести переселение народов во избежание беспорядков. Максим Кузмич потом долго думал, что имел в виду Робеспьер, и, ничего не придумав, распорядился просто-напросто переселить Навозную слободу на место Пушкарской, а Пушкарскую — на место Навозной, что и совершилось на другой день при полной покорности населения — это, конечно, уму непостижимо, как легко глуповцы переходили от фазы нетерпимости в градусе мятежа к фазе терпимости в градусе беспрекословного подчинения.

Примерно в это же время в Глупове появилась собственная футбольная команда, образовалось акционерное общество «Бахус» для осушения глуповского болота и над выгоном был осуществлен показательный полет на аэроплане системы «Фарман», который пилотировал штабс-капитан Курочкин, один из первых воздухоплавателей северо-восточного региона. «Бахус», правда, повел свою деятельность до такой степени агрессивно, что года через два на месте глуповского болота образовалась форменная пустыня.

Всем этим мероприятиям оказал решительную оппозицию глуповский иерарх, священник Серафим Знаменский, остро почувствовавший упадничество в человеках, но ошибочно угадывавший, откудова ветер дует. Ветер, конечно, дул с той стороны, что город давно перерос административные приемы здешних правителей, принятые на вооружение еще при Василии II Темном, и только поэтому он изгалялся и его кидало в разные соблазнительные предприятия, а отец Серафим неправедно полагал, что все дело в тайном сговоре Российской империи с Люцифером. Особенно не по душе ему пришелся показательный полет над выгоном, и он даже направил требование в Синод, чтобы отлучили пилота Курочкина от церкви, а на градоначальника Перламутрова наложили бы строжайшую епитимью. Затем отец Серафим взялся за акционерное общество «Бахус», точно он предчувствовал, чем в конце концов закончится ирригационная вакханалия; года два он секретно играл на понижение, подбивая акционеров отдавать свои пакеты под страхом недопущения к причастию, и кончил тем, что под покровом ночи самолично снял магнето с трактора «Фордзон», купленного обществом для прокладки водоотводов. В тринадцатом году отец Серафим дошел до того, что написал специальную проповедь против электричества.

Между тем декадентские настроения в Глупове не только не затухали, но, напротив, приобретали все более широкое распространение: уже пошла мода на кокаин, адюльтеры и самоубийства по причине разочарования в жизни, под которую, как под бубонную чуму, попало целое отделение гимназисток-кокаинисток; потом в городе появилась компания молодых людей, разгуливавших по Дворянской улице босиком в апельсиновых фраках и извозчичьих шляпах со страусиными перьями, а на лбах у них у всех была нарисована бабочка «махаон»; потом распоясавшиеся купчики разгромили трактир на Большой улице и с пением «Марсельезы» протащили по всему городу голую девку во фригийском колпаке, только с помпоном, и пьяным делом утопили ее в реке; потом в городе пошли по рукам прокламации эсдеков, призывавших пролетариев к свержению существующего порядка, но эти прокламации не имели большого успеха, потому что всех пролетариев перестреляли еще в предыдущее градоначальничество. Возможно, что дальнейшее усугубление декаданса было вызвано тем, что отец Серафим хоть и бился за очищение нравов, но сам веровал в белую магию и по субботам парился в бане совместно с тремя просвирнями.