У епископата были свои мученики, которых, что любопытно, церковь никогда не признавала святыми: Балтфрид из Байе, Эрманфрид из Бове и Иммо из Нуайона, убитые в 858–859 гг., Листа из Кутансе в 890 г., Мадальберт из Буржа в 910 г., наконец, Адалельм из Се, три года пробывший рабом в чужих странах. Но можно в рядах духовенства насчитать столько же случаев дезертирства, некоторые из которых вызвали настоящий скандал: епископ Фротарий Бордосский, под тем предлогом, что его город стал непригодным для жилья, перебрался в Пуатье, а в 876 г., вопреки протестам церковного собора в Понтьоне, — в Бурж; Актард Нантский, который, правда, имел дело еще и с бретонцами, в 868 г. покинул свою кафедру, не позаботившись о преемнике, на короткое время добился для себя содержания на доходы от Теруанской епархии, а в 871 г., наконец, поселился в Туре.

В результате значительная часть западной Галлии оказалась без графов и епископов. В Нормандии к пришествию Роллона, несомненно, только в Руане все еще сохранялось слабое подобие административной системы; долгое время на семь епархий приходилось только два епископа, в Руане и Кутансе (этот последний также укрылся в Руане); в Эвре, Лизье, Байе и Авранше после 872-го или 876 г. нет и следа каких-либо епископов. Все это происходит так, как будто территории, находящиеся за пределами знаменитого моста в Питре, или даже укреплений на Уазе, просто бросили вместо того, чтобы защищать их плечом к плечу. Если франкское королевство позволяло себе поступать таким образом, то что могло поделать маленькое бретонское государство? Нантская хроника разоблачает отступничество сыновей герцога Алана Великого, а наиболее способный из вождей, граф Поэра Матюэдуа, около 913 г. отплыл в Англию; в Ренне, Алете, Доле, Кемпере, Сен-Брие и Трегьере более или менее надолго прерываются епископальные списки.

Можно ли удивляться, что в таких условиях официальная Церковь, организация которой была заботой и гордостью великих императоров, рухнула? Монахам, не способным к обороне и подвергавшимся особой опасности из-за сокровищ, которые они хранили, оставалось лишь спасаться бегством. В течение двух поколений они заполняют все дороги, при малейшей тревоге бросаясь часто в противоположные стороны. Их одиссея занимает в хрониках многие и многие страницы, сдобренные более или менее наивными чудесами, так как еще более, нежели себя самих, беглецы стремились спасти мощи святых из своего монастыря. Мы не в состоянии проследить все эти скитания, прерываемые короткими возвращениями в родной монастырь, когда казалось, что затишье обещает быть продолжительным; но они дают наиболее совершенную картину общего смятения. Целью беглецов были, главным образом, два или три безопасных места: Овернь, где очутились вперемешку каноники из монастырей Сен-Мартен в Туре и Вертю, монахи из Сен-Мэксана, Сен-Ломер в Блуа, Шарру и Нуармутье, и даже люди, принесшие с собой тело одного епископа из Эвре; Бургундия, куда они прибывали отовсюду: из Тура и опять из Нуармутье, из Монтье-ан-Дер, из Сен-Мор-сюр-Луар, монастыря Сен-Виван в Пуату; и, самое любопытное, Фландрия, несмотря на ее прибрежное расположение, безусловно, благодаря тому, что сильная местная власть держала пиратов на расстоянии, по крайней мере начиная с 900 или 910 года. Монахи из монастыря Сен-Вандрий бежали сначала в Булонь-сюр-Мер, потом в Гент; а монахи из Жюмьежа — в Аспр, неподалеку от Лилля. Но когда не хватало времени, чтобы бежать так далеко, они укрывались в замке или соседнем городе, если его стены внушали им доверие.

Желательно было бы иметь для каждого региона общее исследование с развернутой картографией. Тогда нам бы удалось увидеть, как распространялась паника, сменяясь успокоением, часто совсем обоснованным. Можно было бы оценить то, насколько непригодными для обороны считались прибрежные регионы, и состояние их административной заброшенности (в принципе, для окончательного отступления необходима была санкция властей). В пути беглецы из разных мест объединялись и устанавливали прочные связи: так, например, священнослужители из Доля и Котантена шли бок о бок до самого Орлеана или до самой Англии, безусловно, из-за того, что франки (в 867 г.) уступили Котантен бретонцам. Наконец, надо было бы установить, в порядке исключения, те из монастырей или мощей, которые, вразрез с вышеприведенной схемой, никогда не двигались с места, как Мон-Сен-Мишель.

А пока мы располагаем несколькими превосходными работами об отдельных случаях бегства. Две из них мы кратко изложим в качестве примера. Каноники, охранявшие останки св. Мартина в Туре, впервые пережили боевую тревогу в 853 г.: мощи были отправлены в Кормери (совсем неподалеку), а сокровищница в Орлеан; план направиться в Ферръе-ан-Гатинэ не был осуществлен, и после того как тревога улеглась, все вернулись в Тур (854 г.). В 862 и 869 гг. каноники подготовили пристанища в Лере в Берри и в Марса в Оверни; побывали они там, или нет, мы не знаем, но в 877 г. они направились в Шабли (что вТоннеруа) и, безусловно, в Оксер. В 878 г. они вернулись в Тур и больше не двигались с места; при последнем нападении норманнов они укрылись в стенах города. В этот горестный период крепостные стены там были окончательно достроены. Монахи из монастыря Сен-Мэксан впервые ушли из него около 860 г. в Эбрейлъ около Ганна. Вскоре вернувшись в Пуату, они почти тотчас же покинули его, направившись в сторону Бретани, где в 869 г. король Соломон приютил их в Плелан-ле-Гран. В начале X в. они попытались вернуться, но их остановила угроза норманнского нападения на Луару; тогда они поселились в Канде-сюр-Беврон около Блуа, а затем, около 911–921 гг., в Бургундии; в 924 г. отрешились вернуться в Пуатъе, а к 942 г., наконец, добрались до своей отправной точки. Между тем они оставили в Эбрейле значительную часть мощей, и на месте монахов из Пуату времен первого отступления оказалось большинство бретонцев. Другие знаменитые маршруты, монахов с о. Нуармутье, или из Фонтанеля, еще более длинны и запутанны; а некоторым монастырским общинам впоследствии пришлось бежать уже от венгров…

Бегство светской аристократии и разрушение церковной структуры повлекло за собой колоссальные земельные переделы, размах которых мы можем осознать, сравнив хартии IX и XI вв., касающиеся одного и того же института. Для вотчин каролингской эпохи обычно была характерна разбросанность по очень обширным территориям, причем правительство благоприятствовало этой тенденция, вкрапливая владения французских аббатств в территорию Германии или Северной Италии, так как это способствовало духовному единению Запада. Владения XI в. гораздо более компактны, а отдаленные угодья фигурируют только как засохшие побеги, эксплуатация которых прекратилась. Впрочем, нашествия не были ни единственной, ни даже, возможно, главной причиной этой регионализации; в этом играли значительную роль также экономические (трудность сообщения) и политические (некоторые территориальные княжества стали автономными) факторы.

Социальные последствия угадать нетрудно. Несостоятельность франкской аристократии на западе повлекла за собой образование там в X и XI вв. нового правящего класса. Падение каролингского епископата освободило место для наихудших злоупотреблений; в 990-1048 г. в Ренне (кафедру на протяжении всего X в. никто не занимал) епископский сан стали передавать от отца к сыну. Напротив, нищета разграбленных аббатств стала одной из движущих сил клюнийского движения89, которое было озабочено их восстановлением, а возможно, и другими монастырскими реформами. Наконец, нет нужды подчеркивать, что сразу после этого беспорядочного бегства, в котором каждый мог рассчитывать только на себя самого, необходимость склониться перед высшей государственной властью уже не импонировала умам, и особенно духовенству, которое столько сделало для величия Империи в IX веке.