У нас нет оснований сомневаться в том, что первый же удар оказался гибельным для западной торговли. Что делали бы на Сене, находящейся под контролем викингов, купеческие флотилии, о присутствии которых там упоминается в 841 г., накануне их появления? Явный упадок наблюдается, начиная с 860–870 гг., во Фрисландии, главном центре обмена товарами с удаленными странами. Однако в течение X в. повсюду наметилось пробуждение: задолго до тысячного года Руан снова превратился в крупный порт, а Тилу досталась большая часть до тех пор невостребованного наследия, остававшегося после разрушения Дорестада. Начиная с поколения св. Дунстана, стала активно возрождаться франко-английская торговля, по- видимому, утратившая свое значение в эпоху Альфреда Великого. По большому счету, вторжение викингов имело однозначно положительные экономические последствия. Оно обеспечило единство новому пространству, раскинувшемуся от Атлантики до Туркестана, охватывая Британские острова, Скандинавию и Русь. Когда же после начальной фазы бесхозяйственности и тезаврации скандинавы осознали значение драгоценных металлов в торговой экономике, их деятельность привела к значительному увеличению металлической наличности в Северной Европе, а следовательно, подготовила ее взлет.

Экономическое единство этого североевропейского пространства подтверждается в основном найденными монетами. Иными словами, его можно ощутить только начиная с середины X в.: до этого времени, монеты, попадавшие в Скандинавию, обычно переплавлялись. Сначала Скандинавия оказывается наводненной серебряными дирхемами, выбитыми в Иране, а в основном в Туркестане (в правление династии Саманидов96) в течение IX и X вв.; их найдено приблизительно 80000 на территории Швеции, половина из которых — на одном только острове Готланд, 4000 — в Дании, 400 — в Норвегии и отдельные экземпляры до самого Уэльса и Ирландии. В обратном направлении, в меньшем количестве, через Скандинавию довольно далеко на Восток проникают западные деньги: руанские монеты встречаются вплоть до Померании и Руси, а в Финляндии найдено более 800 английских. Разумеется, единого рынка от Атлантики до Туркестана никогда не существовало, но был целый ряд рынков, сообщавшихся одни с другими таким образом, что образовывалась непрерывная цепь. Будучи исполнена красочности, эта ситуация часто иллюстрируется сагами: так, Лаксделла сага изображает некоего Гилли Русского, продающего на ярмарке в Бреннъяре (место встречи Норвегии, Швеции и Дании) ирландскую принцессу Мелъкорку исландцу Хоскулъду.

По поводу источника драгоценных металлов, циркулировавших в Скандинавии, мы опять располагаем лишь гипотезами. Значительная их часть происходила из сокровищ западных монастырей, которые переплавлялись по возвращении из каждого набега (найдены хранилища при плавильнях, где разбитые предметы все еще узнаваемы); другая представляла собой «датские деньги», которые, в основном до начала X в., выплачивал франкский Запад, а затем главным образом Англия. Но существовало еще два других крупных источника серебра, практически недоступных без коммерческих посредников: рудники Туркестана, которые, по-видимому, играли доминирующую роль в X в., и Гарца, к которым она перешла в XI веке. Каким образом Скандинавии удалось скопить у себя столь заметную часть их продукции? В обмен на что? Безусловно, на товары, почти не оставляющие археологических следов: меха, деготь и, главное, рабов. В обогащении Скандинавии добыча и торговые прибыли смешались почти безнадежно.

Другая спорная проблема: доля металлической добычи, собранной викингами на Западе в течение первого этапа их экспансии, в скандинавских археологических находках оказывается гораздо меньшей, чем прибыль, вырученная варягами на путях Востока, франкские монеты являются огромной редкостью, в то время как дирхемы встречаются на каждом шагу; почему? Безусловно, это объясняется двумя причинами: варяги, скорее, купцы, чем пираты, в большей степени, чем викинги, были готовы ценить деньги выше простого металла; а викинги, без сомнения, использовали часть трофеев для финансирования своих поселений на Западе, особенно в Англии. Во время второго натиска, в конце X — начале XI вв., дисбаланс между монетарной долей Запада и Востока стремительно разворачивается в сторону Запада.

Для самой Скандинавии результаты обогащения, связанного с викингами, были довольно незначительными, а в XIII в. им на смену пришел даже некоторый упадок. Он выразился, главным образом, в роскоши ради тщеславия, экономически довольно бесплодной, у части правящего класса. В окрестностях Бирки носили китайские и персидские шелка, пили рейнские вина и потрясали превосходными мечами, выкованными во франкской империи, но Швеция до конца XII в. оставалась на обочине европейской цивилизации. В Дании встряска была более ощутимой: наличие причинно-следственной связи между операциями викингов второй волны и зарождением первых долговечных городов, наподобие Рибе или Лунда, кажется, никем не отрицается. Однако лучше всего умели наживаться на введении в оборот огромных объемов драгоценного металла в периферийных регионах. Расцвет побережий Германии, а также Нормандии, Йорка и ирландских портов в XI в. Является очевидным следствием феномена викингов.

Наконец, и это, возможно, самое главное, викинги побудили к товарообмену целые секторы Европы, они привели в действие торговые пути, которые в дальнейшем часто имели немалое значение. Если открытие движения в Северной Атлантике не привело к большим последствиям, то маршрут Норвегия-Шотландия-Ирландское море, проложенный в VIII в., и потом оставался очень активным, позволив оживиться западному фасаду Англии. В балтийском регионе установились прочные связи между Швецией, Прибалтикой и Финляндией; крестовые походы датчан в Эстонию и шведов в Финляндию являются их продолжением. Вновь открытые викингами речные пути через всю Восточную Европу, из Балтики в Черное и Каспийское моря, стали экономическими и политическими осями польского и русского государств. Лишь морской путь к Гибралтару не обязан викингам ни одним из первых шагов своего развития.

Однако в своем стремлении к немедленной и примитивной наживе, которая почти не напоминает прибыли, терпеливо и понемногу накапливаемой купцом, викинг внес свой вклад, такой же или даже больший, в экономический взлет значительной части Европы. Он впервые позволил морям Севера непосредственным образом конкурировать со Средиземным морем в качестве экономической оси, что, в определенной мере, возместило упадок торговли в южных районах под ударами мусульман. Англия, Северная Франция, Нидерланды, прибрежная полоса Германии, таким образом, перестали быть удаленными тупиками, изгоями на берегах почти пустынного моря. Следовательно, экономическая отдача от движения викингов оказывается бесконечно более позитивной, чем от варварских нашествий на Позднюю Римскую империю.

Точно так же на счет норманнов можно отнести недвусмысленный прогресс в сельскохозяйственной сфере. По мнению одних, они внедрили во Франции представление о современной упряжи с хомутом на уровне лопаток, обеспечивающей более действенную тягу, и упряжке вереницей3. Другие полагают, что их грабежи стали причиной распространения более продвинутых методов обработки земли, особенно на территориях, нуждавшихся в восстановлении, например, трехпольного севооборота, который до того момента использовался, главным образом, в огромных монастырских владениях. На современном уровне наших познаний эти смелые гипотезы пока не поддаются проверке. Однако ясно, что в начале XII в. и, главное, в XIII в. Нормандия была одним из наиболее энергичных очагов сельскохозяйственного и технологического прогресса во Франции: там использовали лошадь как рабочее животное, ввели боронование, применяли удобрения, строили ветряные мельницы и пр. Разумеется, связь с приходом викингов лишь косвенная: Нормандия достигла этих разнообразных успехов, потому что была богаче и предприимчивее своих соседей.