– Я должен вернуться в Неваду… я поклялся…

– Ты вернешься туда непременно, Малыш. Только сперва хорошенько отдохнешь… А письмецо своей леди ты накарябаешь, когда пальцы начнут тебя слушаться. Если, конечно, ты не доверишь мне написать любовное послание за тебя.

– Предпочитаю сделать это сам, – пробормотал Рори. – Иначе она подумает Бог весть что.

Через четыре дня Рори смог удержать в непослушных пальцах ручку. Он был еще не в ладах не только с рукой, но и с мыслями. Он мучительно искал необходимые слова, чтобы поделиться с Ребеккой своими радостями и скрыть от нее свои беды. То, что они получили возможность начать новую жизнь, было главным в содержании письма. О попытке Слокума с сообщником убить его Рори упоминал вскользь, как о пустяковом происшествии, взваливая всю вину на Барта и на его желание отомстить за нанесенные ему когда-то побои. О втором убийце Рори вообще умолчал. Преуменьшая собственные страдания, он написал, что уже поправляется и через месяц сможет сесть на коня и пуститься в обратный путь.

«Я буду как новенький и даже лучше. Только любовь моя к тебе останется прежней, – писал Рори. – Мы поклялись никогда не расставаться, и так будет обязательно. Думаю о тебе все время.

Твой Рори».

Письмо ушло с вечерней почтой.

Уэлсвилл

Ребекка с матерью были заняты в огороде, когда преподобный Синклер отправился, как обычно, в утренний поход на почту за корреспонденцией. Возвратившись к себе в кабинет, он бегло просмотрел почту – в основном бандероли с рекламными каталогами и религиозными брошюрами. Конверт со штемпелем Денвера привлек его внимание.

Эфраим знал, кто сейчас находится в Денвере. Он слышал, как посетители в парикмахерской Уэлли горячо обсуждали грандиозное сражение между мировым чемпионом и Попрыгунчиком. Эфраим знал, что ирландец победил. Бью Дженсон вернулся на днях из Денвера и принес эти вести в Уэлсвилл. Теперь вся городская шваль возбужденно обсуждала победу Попрыгунчика над знаменитым англичанином в этой варварской гладиаторской стычке и готова была простить ему давний выигрыш у местного тяжеловеса Сайреса Уортона.

Взращенный в салунах и борделях бродяга, который осмелился опозорить его дочь публично, выторговав на глазах у всех горожан ее корзинку с завтраком, теперь еще имеет наглость посылать ей письма. Конечно, Ребекка, несмотря на свой вольнодумный нрав, вряд ли поощряла ухаживания этого проходимца. Эфраим был уверен, что молодой ирландец для нее никто.

И тут ему вспомнилась пара голубых глаз, тоже ирландских, и обрамленное угольно-черными волосами личико, в котором было столько дьявольского очарования. Кэтлин!

Он плотно сомкнул веки и заслонился от видения ирландской красавицы, которая предала его. «Нет, я не должен думать о ней, – беззвучно шептал он. – Я дал клятву навсегда похоронить память о той, прошлой жизни и больше не раскапывать могилу».

Конверт жег ему руки. Обязан ли он вручить письмо Ребекке? Разумеется, да. Но заодно и предупредить дочь об опасности отношений с подобными людьми. Они всегда несут с собой зло. А если Доркас обнаружит письмо? Тогда Ребекке будет очень плохо уже сейчас, а не только в будущем. Лучше, чтобы письмо никто не увидел. А как же тогда быть с собственной совестью? Возьмет ли отец тяжкий грех на душу ради дочери?

Доркас ненавидела ирландцев с еще большей страстью, чем Эфраим. Но ее гнев первым делом обрушится на дочь, а Ребекка, в свою очередь, вспыхнет и даст матери отпор. И еще больше ожесточится против родителей и Амоса Уэллса, которого они прочат ей в мужья. Ребекка достаточно горяча и упряма, чтобы назло матери сбежать из дому с презренным кулачным бойцом. Потом она, конечно, одумается, но будет уже поздно.

Если же Ребекка не получит письма, то, вероятно, и не вспомнит о Мадигане.

Теперь остается только молить Господа, чтобы Амос не отказался от Ребекки. Опыт, мудрость и авторитет зрелого мужчины – вот в чем нуждается больше всего безрассудная младшая дочь. Она не так трезва и практична, как Леа. Конечно, Леа недостает остроты ума и сердечности – того, что есть в избытке у Ребекки. За эти качества Эфраим не мог не обожать младшую дочь. Но ее надо спасать от себя самой.

Он разорвал конверт с письмом на мелкие кусочки и выбросил в корзину для мусора.

Ребекка сидела на краю постели, согнувшись и спрятав голову между коленей в тщетной надежде, что рвотные спазмы наконец перестанут терзать ее. Так начиналось для нее всю последнюю неделю, каждое утро, и Ребекке все труднее становилось скрывать от матери постыдные свидетельства ее непонятной болезни. Ее выворачивало наизнанку, но рвота не приносила облегчения.

Потом ей приходилось спешно и тайком опорожнять и отмывать ведра под умывальником в своей спальне, прежде чем мать принималась за ежедневную уборку. Это давалось Ребекке нелегко, потому что в первые два-три часа после пробуждения ноги не держали ее и голова кружилась.

Доркас уже сделала несколько язвительных замечаний по поводу ее пропавшего аппетита, и даже отец высказал вслух за столом, что дочь кажется ему бледной и вялой. Ее болезненное самочувствие послужило законным предлогом не принимать в доме Амоса Уэллса, но он и сам не давал о себе знать с той поры, как Рори Мадиган отправился в Денвер. «Скорее возвращайся, милый», – молилась Ребекка.

С его отъезда прошло более трех недель. Она ничего не слышала о поединке. Подобные новости не попадали на страницы респектабельной местной газеты.

Сперва Ребекка приписывала свою хворь страху за исход сражения Рори с чемпионом. То, что она хотя бы на время лишилась его любви, его ласки, его заразительного смеха, повергало ее в гнетущую тоску. За несколько месяцев их знакомства вокруг них образовался особый мир, в котором было место только для них двоих. Рори стал центром ее существования. Ради него она жила, дышала, двигалась.

Когда впервые у нее не начались месячные, она отнеслась к этому без тревоги, посчитав, что причина кроется в ее нервозном состоянии. Но на следующий месяц повторилось то же самое, и уже теперь сопровождалось головокружением и тошнотой. Она осознала, что на нее надвигается нечто ужасное, о чем страшно и подумать.

Доркас ни разу не заводила с дочерью разговор о женщинах в «интересном положении», но Ребекка слышала от более осведомленных и болтливых подруг, что задержка месячных и тошнота – верные признаки беременности.

Поначалу Ребекка обрадовалась при мысли, что носит в себе ребенка от Рори, но радость сменилась ужасом, когда она подумала, что ей придется объяснять родителям причины скоропалительной свадьбы. Гневные тирады матери она еще могла как-то пережить, но только не скорбное молчание отца, с которым, как Ребекка была уверена, он выслушает признание дочери.

Первые недели она ощущала незримую поддержку Рори. Хоть он и отсутствовал, но все же воспоминания о счастливых мгновениях были свежи в ее памяти и словно бы защищали от всего дурного. Но поездка в Денвер туда и обратно не могла занять больше двух недель, если, конечно, там не случилось с ним что-нибудь страшное.