Всё у девушки шло хорошо. И, значит, он был совсем не нужен.

Но однажды на тот самый электронный адрес, который он некогда давал Валентине, пришло письмо с незнакомой почты в русской доменной зоне. «Уважаемый Юрий Владиславович, – обращался к нему неизвестный, – во исполнение посмертного волеизъявления моей клиентки гр-ки Спесивцевой Валентины Дмитриевны, коей я являлся адвокатом и душеприказчиком, имею сообщить Вам следующее. Согласно завещанию Спесивцевой В. Д., мне поручалось обратиться непосредственно к вам в случае, если в отношении её дочери, гр-ки Спесивцевой Виктории Викторовны, наступят форс-мажорные обстоятельства негативного характера, а именно: тяжёлая болезнь или травма, полная или частичная потеря трудоспособности, пожар, наводнение либо другие стихийные бедствия, а также возбуждение уголовного дела, чреватое длительным сроком лишения свободы. Настоящим довожу до Вашего сведения, что 28 ноября сего года в отношении гр-ки Спесивцевой В. В. возбуждено уголовное дело по статье двести двадцать восемь, часть третья УК РФ. Мерой пресечения в отношении подозреваемой Спесивцевой В. В. избрано заключение под стражу на срок до двух месяцев. Мера наказания по статье, вменяемой Спесивцевой В. В., предусматривает от десяти до пятнадцати лет лишения свободы».

В конце письма имелось имя адвоката – Иван Андреевич Мирский – и его телефон.

Почту Юра читал обычно утром – в России к тому моменту день кончался, но было ещё не поздно, по правилам хорошего тона дозволялось звонить. Он набрал номер стряпчего.

Затем Юра посоветовался с женой, испросил у себя в университете отпуск по неотложным семейным обстоятельствам и выехал на Родину.

Прямо в день приезда в Москву, не откладывая дела в долгий ящик, не отдыхая и не отсыпаясь после двенадцатичасового перелёта, Юрий Владиславович встретился с адвокатом – тот, по договорённости, ждал его в столице. Чтобы не дёргать отца – и так утомился старичок, его встречаючи, – поехал на метро. Да и время сэкономил по столичным пробкам.

Если бы не хмурые и невежливые люди на улицах и в подземке, столица произвела бы благоприятное впечатление. Яркие освещённые улицы, переизбыток света, как в Лас-Вегасе. И все куда-то летят, несутся – по тротуарам и эскалаторам. Настоящий vibrantcity – опять он точно не знал, как перевести этот термин. Вибрирующий, что ли, звенящий, как провода под током.

С адвокатом условились встретиться в скромном сетевом кафе у метро «Октябрьская». Защитник ждал его за столиком у окна, попивал минеральную воду. Он произвёл на Юрия благоприятное впечатление. Спокойный, уверенный в себе человек лет сорока. Если выжига и плут (а как адвокату, тем паче российскому, не быть выжигой и плутом?), то в разумных, не переливающихся через край пропорциях. Вдобавок – свой человек в семье подследственной, к покойной матери относившийся с симпатией, саму Викторию, заключённую в СИЗО, лично знающий.

Заговорили о деле. Стряпчий сразу сказал, что за ордер – то есть за то, что с ним будет заключен договор и он станет представлять интересы Спесивцевой, – он возьмёт стандартное вознаграждение – двадцать тысяч рублей. И ещё немедленно нужны были деньги, чтобы заключённую подогреть – сделать ей передачу.

Не откладывая дела в долгий ящик, Иноземцев спустился к ближайшему банкомату и снял с карты наличные. Потом обсудили гонорар за услуги стряпчего. Вознаграждение, которое он оговорил себе, оказалось изрядным – особенно по российским меркам: двести тысяч, плюс, если потребуется, оплата экспертиз. Однако Иноземцев привык к заоблачным наградам, которые выписывали себе защитники в Америке, и сумма его не ошеломила.

Адвокат сказал, что первым делом, прямо завтра, он добьётся свидания с подследственной. «И немедленно подам апелляцию по поводу меры пресечения, надо постараться вытащить девушку из камеры, под подписку или хотя бы домашний арест».

Юра попросил:

– И, если можно, постарайтесь устроить мне с ней свидание. Надо познакомиться – вы говорите, что она моя дочь, а я её никогда не видел.

Мирский обещал поспособствовать.

– Вы не волнуйтесь насчёт денег, – молвил стряпчий. – Возможно, их в итоге понадобится больше, но, во-первых, я лишку не возьму. А во-вторых, не надо думать, что за всё придётся платить лично вам. У Спесивцевой имеется собственность – личный автомобиль, к примеру. Будьте готовы, что придётся продать. Судебные хлопоты – занятие затратное.

Виктория Спесивцева

В СИЗО номер шесть, или «Бастилии», или «шестёрке», меня сначала обшмонали в специальной шмонной. Страшно унизительная процедура, когда осматривают, и в довольно грубой форме, в буквальном смысле всюду.

Затем доставили на сборку – в камеру, где коротали время привезённые из разных судов или с этапов. Потом отправили в карантин, где я провела двое суток. И наконец я въехала в двести первую камеру, на втором этаже, окна в тюремный двор – впрочем, иных, с видом наружу, здесь и нет.

Пусть камера СИЗО и была рассчитана, как мне потом рассказали, на сорок четыре человека, но помещалось в ней женщин шестьдесят – в проходах стояли раскладушки. Для начала мне велели подойти к старшей по камере – и она, женщина лет пятидесяти, одновременно с тупым лицом и умными глазками, сидящая за столом в компании трёх своих подпевал, – по-начальничьи коротко и безапелляционно рассказала мне, что здесь, в камере, можно и чего нельзя. За что может вломить охрана и что не поощряется товарками. Она же указала мне моё место – удивительно, но не на раскладушке, а на нормальной шконке.

Потом вокруг меня собралось четыре или пять женщин, стали задавать вопросы: кто такая? Откуда? По какой статье? Чем занималась на воле? В итоге я выложила тем, кто захотел слушать, всё, что со мной приключилось. Включая – явное и неприкрытое признание, сделанное вертухайкой, в том, что дело моё – заказное.

Девочки меня, конечно, утешали, но никто ничем не обнадёживал. Наоборот, говорили, что готовиться надо к худшему: долгому и бесплодному сидению в СИЗО, а потом неправедному приговору. «Как?! – вскричала я. – Я ведь ни в чём не виновата! Это ведь ясно, как дважды два! Любому непредвзятому человеку!» Дама, что более всех меня опекала, большая и болезненно толстая, которую все называли тётей Любой, в ответ на это лишь усмехнулась:

– А кто тебе сказал, что судить тебя будут непредвзято?! Поэтому готовься, девочка моя, к долгой, непростой и довольно тяжёлой битве.

Так я начала обвыкаться в тюремной жизни – а точнее, в СИЗО. И это была тяжёлая, довольно унизительная и, если вдуматься, страшно несправедливая жизнь – никто из нас здесь не был формально осуждён, но при этом все находились в неволе. Теснота, скученность, вонь, прогорклая баланда, невозможность остаться одной и хотя бы нормально помыться – всё било по нервам и повергало в ужасную депрессию. Тончайший матрац не скрывал, а, казалось, только усиливал давление железных рёбер шконки. Вдобавок было холодно. А я не имела вообще ничего: ни сигарет, главной тюремной валюты, ни сладостей, ни своей чашки, зубной щётки и даже прокладок. Поэтому, когда мне доставили первую весточку с воли – передачу, и там оказались столь нужные мне предметы, включая одеяло, чай, прокладки, зубную пасту, пряники, салфетки влажные и обычные, кипятильник, бульонные кубики и прочее, я почувствовала себя Робинзоном Крузо, которому на необитаемый остров вдруг вынесло груду необходимейших для выживания предметов. Авторитет мой среди сокамерниц, который я изначально получила как бы авансом, потому что с высшим образованием, обеспеченная, с квартирой в столице, теперь обрёл реальную, вещественную форму. И когда ты опускаешься на самое дно, а потом вдруг хоть немного приподнимаешься – это радует не меньше, чем если в вольной свободной жизни ты получаешь ценный приз в виде личного автомобиля (будь он неладен).