Свою роль сыграло несколько препятствий. Гитлер и Шахт, уже весной 1933 г. поставившие свою личную репутацию на стабильность рейхсмарки, делали все возможное для того, чтобы снять тему девальвации с повестки дня. Более того, Шахт в своих спорах с германскими кредиторами эксплуатировал те мыслительные привычки, которые глубоко укоренились в сознании еще со времен репарационных дебатов 1920-х гг. В германских экономических дискуссиях стало традицией считать проблемы платежного баланса страны «структурными», то есть такими, которые Германия не могла решить своими силами[358]. Германская экономика, подобно любой другой современной экономике, не могла обойтись без импорта продовольствия и сырья. Для того чтобы оплачивать их, она должна была что-то экспортировать. А если на пути этого товаропотока вставали протекционизм и девальвации, проводившиеся по принципу «разори соседа», то у Германии не оставалось выхода, помимо все более широкого государственного контроля над импортом и экспортом, который, в свою очередь, вызывал необходимость в других интервенциях. В этом смысле, несмотря на вопросы о возможной девальвации, резкое усиление государственного контроля могло рассматриваться как неизбежное порождение «исторической необходимости», а не как сознательный политический выбор[359]. В любом случае, учитывая, что в 1934–1935 гг. мировая торговля восстановилась лишь частично, никаких причин для нетерпения не имелось. Предприниматели почти ничего не теряли, ограничивая свои усилия быстрорастущим внутренним рынком Германии. Беспокойство стало остро ощущаться лишь в 1936–1937 гг., когда возникло впечатление, что мировая экономика в конце концов возвращается к процветанию.

Более того, помня о новой расстановке сил в отношениях между государством и бизнесом в начале 1930-х гг., мы не должны попадать в ловушку и считать германский бизнес всего лишь пассивным объектом новой драконовской системы регулирования, созданной режимом[360]. Как мы уже видели, после 1933 г. прибыли быстро росли, что открывало самые радужные перспективы перед руководством немецких корпораций. Сперва прибыль шла на возмещение ущерба, нанесенного депрессией. Затем, начиная с конца 1930-х гг., она использовалась для финансирования грандиозного инвестиционного бума, какого прежде никогда не было в истории германской промышленности[361]. Гитлеровский режим реально позволил германскому бизнесу оправиться от катастрофической рецессии, накопить капитал и принять участие в ускоренном развитии нескольких ключевых технологий, необходимых режиму для решения поставленных им задач: достижения самодостаточности (автаркии) и перевооружения. По сути, технология представляет собой один из ключей к пониманию взаимоотношений между гитлеровским режимом и германским деловым сообществом. В то время как в рамках стратегии Штреземана значение германского бизнеса определялось экономическими факторами – международной конкурентоспособностью и кредитоспособностью германского бизнеса, – Третьему рейху немецкая промышленность в первую очередь была нужна из-за своих производственных ресурсов, как технологических, так и организационных. И если согласно одному из определений «власть» – это способность добиваться намеченных целей, то в этом широком смысле германская промышленность обладала властью и при Третьем рейхе. Несмотря на резкое усиление государственного контроля, промышленники и их управленческий и технический персонал оставались незаменимыми – если не при определении политики развития страны, то по крайней мере при ее осуществлении.

III

Прибыль, политика и технологии никогда не переплетались столь драматическим образом, как в случае германского химического гиганта IG Farben. К концу 1930-х гг. IG Farben с ее более чем 200 тыс. служащих и активами на общую сумму, превышавшую 1,6 млрд рейхсмарок, являлась одной из крупнейших частных компаний не только в Германии, но и во всем мире. На Нюрнбергском процессе и в дальнейшем ее тесные отношения с нацистским режимом воспринимались как символ соучастия германской промышленности в делах Третьего рейха[362]. Однако с исторической точки зрения альянс между германской химической промышленностью и гитлеровским режимом был уникален и сложился в результате ряда решений, принятых в течение предшествовавших десятилетий[363]. До 1914 г. германская химическая промышленность, будучи прогрессивным лидером второй промышленной революции, была глубоко заинтересована в многосторонней торговле и была далека от консервативных позиций по внутренней политике. Ее представители принадлежали к либеральному лагерю германских предпринимателей, и в известной степени эта ситуация сохранялась в 1920-х гг. В промышленных кругах IG Farben являлась одним из самых важных союзников Штреземана и его политики выполнения обязательств и не поддерживала противников

Веймарской республики. IG была глобальным лидером в огромном числе секторов химической и фармацевтической промышленности. Она находилась в равноправных отношениях с могущественной американской Standard Oil. Такие более скромные химические компании, как британская ICI и американская Du-Pont, были ей не ровня. Хотя депрессия больно ударила по IG, фирма, несомненно, процветала бы буквально при любом режиме, какой только можно вообразить в Германии 1930-х гг. Германская химическая промышленность ни в каком смысле слова не «нуждалась» в Гитлере. И все же в результате ряда технических решений вожди германской химической промышленности входили во все более тесный альянс с германским государством.