Возможно, определенную роль сыграло и то, что Женева была родным городом Руссо, который с гордостью носил звание ее гражданина и до конца жизни хранил довольно идеализированные представления об ее порядках. Ромм же, как мы знаем, испытывал явную симпатию к идеям этого философа.

И все же главной причиной, по которой выбор пал на Женеву, думаю, было то, что этот город являл тогда собою поистине уникальный центр естественно-научных исследований, не имевший аналогов в Европе. Эта уникальность определялась отнюдь не количеством проживавших там ученых, хотя и оно было достаточно высоким. По подсчетам историков науки, в период с 1770 по 1820 год в Женеве работало от тридцати пяти до пятидесяти исследователей, из которых пятнадцать можно отнести к числу первых величин мирового уровня, в том числе десять являвшихся иностранными членами или членами-корреспондентами четырех крупнейших европейских академий наук: Парижской, Лондонской (Королевское общество), Берлинской и Петербургской. И это при том, что даже по меркам того времени Женева была относительно небольшим городом: в 1788 году ее население насчитывало 26 тысяч человек (для сравнения: Берлина – 150 тысяч, Петербурга – 218 тысяч, Парижа – около 600 тысяч, Лондона – более 900 тысяч). Тем не менее истинную уникальность Женевы как научного центра определяло даже не это обстоятельство, а тот социальный статус, которым там обладали ученые.

По своему политическому устройству Женева представляла собою аристократическую республику. Все ее население делилось на четыре класса: «граждане» (Citoyens), «буржуа» (Bourgeois), «уроженцы» (Natifs) и «жители» (Habitants). Последний из них – «жители» – состоял из эмигрантов, недавно поселившихся в городе. Они, так же, как их потомки – «уроженцы», не имели политических прав. «Буржуа» – коренные жители – участвовали в выборах представительного органа власти – Генерального совета, собиравшегося дважды в год, и сами могли быть туда избраны. Изредка некоторые из них попадали в Совет двухсот (Большой совет), постоянно действующий коллективный орган власти, и никогда – в Малый совет, стоявший во главе собственно администрации. Право участвовать в формировании всех без исключения органов власти имели только «граждане». Впрочем, границы правящей олигархии, своего рода патрициата республики, отнюдь не совпадали с классом «граждан». Хотя члены тех семейных кланов, что из поколения в поколение поставляли кадры для пополнявшихся путем кооптации Совета двухсот и Малого совета, обладали всеми правами «граждан», далеко не каждый «гражданин» имел реальные шансы войти в правительственные советы. К патрициату принадлежала наиболее богатая и экономически активная часть горожан: крупные негоцианты и банкиры. Вместе с тем к числу занятий, которые олигархия признавала достойными для себя, относилась и наука.

По подсчетам авторитетной исследовательницы истории швейцарской науки К. Монтадон, из семидесяти ученых первого ряда, живших и работавших в Женеве с 1700 по 1870 год, тридцать пять, то есть половина, были выходцами из патрицианских семей. Что касается остальной половины, то значительную ее часть составляли выходцы из других мест, перебравшиеся жить в Женеву. И если для эмигрантов, занимавшихся какими-либо иными видами деятельности, доступ в олигархическую элиту могло открыть только очень большое богатство, то успех на научном поприще нередко сам по себе служил пропуском в ее ряд.

Эта хорошо видно на примере профессорского состава протестантской Академии. Созданная в 1559 году Ж. Кальвином, она на протяжении трех столетий служила республике основным центром подготовки интеллектуальных кадров для различных областей общественной жизни. В XVII – первой половине XVIII века доминирующие позиции на ее кафедрах, так же, как и в интеллектуальной жизни города вообще, занимали выходцы из нескольких патрицианских кланов – Крамеров, Леклерков, Троншенов и др. Однако после того, как с 1700 года в Академии развернулось все более активное изучение естественно-научных дисциплин, соответствующие кафедры в ней занял ряд видных ученых, которые ранее не принадлежали к патрициату, но стали после этого его частью. Наибольшую известность среди них получил естествоиспытатель Орас-Бенедикт Соссюр. Возглавив в двадцать два года кафедру философии в Академии, он начал затем играть видную роль и в Совете двухсот.

Принадлежность к патрициату предполагала наличие иных источников дохода, помимо научной деятельности. И хотя размеры профессорского жалования в Академии были достаточно скромными – должность обеспечивала скорее престиж, чем материальное благосостояние, – в большинстве своем женевские ученые являлись достаточно обеспеченными людьми. По подсчетам К. Монтадон, в период с 1700 по 1850 год семьдесят пять процентов лиц, занимавшихся в Женеве научными исследованиями (в том числе на любительском уровне), имели состояние более 110 тысяч флоринов или 50 тысяч французских ливров. Напомню для сравнения, что годовое жалование члена парижской Академии наук было две тысячи ливров.

Именно тот высочайший уровень социального престижа, который давало в Женеве звание ученого, и обеспечивал этому, в общем-то небольшому городу уникальное место на карте европейской «республики наук». Если в других странах ученым приходилось добиваться уважения и поддержки со стороны власть имущих, то в Женеве успех на научном поприще мог открыть исследователю дорогу непосредственно в ряды самих власть имущих.

Не удивительно, что подобная ситуация способствовала развитию в республике научной среды, которая отличалась здесь не только высокой плотностью, но и была хорошо структурирована. Помимо Академии в городе имелся еще целый ряд научных центров. В 1772 году астроном Ж.А. Малле основал здесь первую в Швейцарии обсерваторию. В 1775 году развернулась на постоянной основе деятельность женевского Медицинского общества. В 1776 году, по инициативе О.Б. Соссюра было учреждено Общество поощрения ремесел, занимавшееся популяризацией научных достижений и способов их применения на практике. Созданная еще в XVI веке общественная библиотека города имела в своем фонде к 1761 году уже больше 30 тысяч книг. Слава Женевы как своего рода «Мекки наук» гремела в XVIII веке по всей Европе, и приезжавшие в Швейцарию путешественники считали посещение здешних ученых мужей такой же обязательной частью программы визита, как, например, осмотр Чертова моста или берегов Женевского озера.

Исследователь Альп Орас-Бенедикт Соссюр (1740–1799) был, пожалуй, наиболее ярким представителем научной династии Соссюров, основанной его отцом и продолжающей работать до сих пор

Всего этого было более чем достаточно, чтобы определить выбор графом А.С. Строгановым и Ж. Роммом Женевы в качестве места дальнейшей учебы Попо. Однако имел этот город и еще одно очень важное, с точки зрения Ромма, преимущество – отсутствие соблазнов светской жизни. Женева, некогда прослывшая «кальвинистским Римом», в XVIII веке все еще отличалась строгостью нравов, которая была столь мила сердцу ее знаменитого уроженца – Жан-Жака Руссо. Просвещенные женевцы предпочитали занимать свой досуг скорее теологией, философией и точными науками, нежели чтением беллетристики, созерцанием живописи и посещением театра – развлечениями, которые здесь были не в ходу вплоть до второй половины XVIII столетия. И хотя мода на театр в начале восьмидесятых годов добралась и сюда, все же в отношении зрелищ и развлечений Женеве было пока еще далеко до других европейских городов. Ромма, горячего сторонника руссоистской простоты нравов, это конечно же не могло не привлекать, о чем он и написал Дюбрёлю из Глена, по пути в Женеву: «Я направляюсь в страну, которой не знаю и которую, хотя сердце тому противилось, выбрал мой рассудок, дабы найти там еще чистые нравы и дать образование моему ученику. Преуспею ли я в этом? Не знаю…»