Меж тем еще в XIX веке российский историк авантюрного плана Юрий Венелин справедливо отмечал: «Если перелистуем каталог всем историческим изследованиям, то найдем, что Обры или Авары почти совершенно забыты, вместе с их империей, несмотря на то, что почти всякий изыскатель или компилятор исторических сочинений больше или меньше спотыкается об Аварскую империю или об Обрский народ»{32}. Цитата эта взята из «Чтения Общества истории и древности» 1847 года, но с тех пор решительно ничего не переменилось.

Тюркам повезло чуть больше. Лев Гумилев посвятил им свою книгу. Авары же, когда-то заставившие почтительно преклонить пред собой головы народы целого континента, по-прежнему остаются фигурой всеобщего умолчания в мировой исторической драме. Здесь нет никакого заговора или злого умысла. Просто так получилось, что ученые практически всех стран, за исключением, быть может, Венгрии, посчитали их чужаками и отмахнулись от необходимости изучать этнос, о котором имеется так мало сведений.

Надо заметить, у данного народа решительно все является загадкой: язык аваров, происхождение, расовый тип и внешность, причины появления в Европе и нежданные воинские успехи. Чем не испытание для пытливых следопытов и наших методов от Шерлока Холмса?

Но прежде чем мы устремимся вдогонку за аварской конницей по дорогам прошлого, уделим толику внимания ранней истории их заклятых врагов — тюрок. Для этого нам придется мысленно перенестись далеко-далеко на Восток к рубежам Китайской империи, поскольку именно у северо-западных границ Поднебесной возникла та самая миграционная волна, что захлестнула Восточную Европу в середине VI века и так решительно переменила лик нашего континента.

Вся история раннего и средневекового Китая — это притча о Драконе и богатырях. Злой, коварный Дракон правит неким государством, облагая непосильными налогами его население. Время от времени приходят богатыри, чтобы вызвать деспота на смертельный поединок. Всегда отчего-то побеждает Дракон. Потом выясняется, что на самом деле Дракон стар и немощен и в бою каждый раз побеждает богатырь, но, войдя во дворец чудовища, увидев груды золота и самоцветов, драгоценные ткани и посуду, окруженный заботой тысяч слуг и любовью сотен прекрасных наложниц, он незаметно для себя превращается в нового молодого Дракона.

В советские времена нам казалось, что эта древняя легенда предупреждает нас об опасностях власти: как та засасывает и развращает, превращает героев народных восстаний в тиранов и родоначальников новых кровавых императорских династий. Но недаром Дракон — старинный символ не только силы и могущества, но и самой китайской нации. Посему сказание выходит о том, как великое множество воинственных северных кочевых племен (богатырей) приходило покорять Поднебесную, но, в свою очередь, плененное древней культурой, высочайшим уровнем жизни, роскошью, негой и удивительной покорностью китайского народа, теряло свою самобытность, обычаи и воинскую доблесть и превращалось в Дракона — изнеженную и беспомощную китайскую знать. Чтобы вскоре пасть почти безропотной жертвой очередного голодного, и от того воинственного, кочевого племени.

Конфуцианство — одна из древних философско-религиозных систем Поднебесной — учила чиновников империи и простой люд абсолютному подчинению власти: «Пусть отец (император) будет отцом, а сын (народ) будет сыном»{19}. Но эта покорность имела и оборотную сторону — власть, которая полностью забывала о своих «детях», переставала быть патриархальной и подлежала уничтожению.

Хунну, ухуани, сянбийцы, тобасцы, табгачи, позже тюрки и монголы Чингис-хана испытают все это на своей шкуре, но так и не поймут загадочный китайский народ, слиться с которым возжелают их потомки. Но не сумеют этого сделать и будут изгнаны в ходе очередной из бесчисленных этнических зачисток или войн против поработителей — называйте это явление, как хотите.

В середине IV века нашей эры «черноголовые» китайцы почти полностью истребили окитаевшихся хуннов, составлявших правящий элемент государства, известного науке под именем Младшая Чжао. Император китайско-хуннской династии Ши Ху любил роскошь и китайских девушек. Из последних он создал специальную женскую гвардию для своей охраны. Поздние хунну настолько утратили свою воинственность и былую степную доблесть, что не брезговали помощью подобных боевых отрядов, бойцы которых были хороши не только на поле битвы, но и в постели императора.

Пристрастие к женской гвардии и погубило императора Ши Ху, а с ним и всех китайских хунну. По приказу сладострастного владыки в 345 году началось сооружение грандиозного дворца в Лояне, на строительство которого мобилизовали почти полмиллиона рабочих. Вокруг дворца велено было разбить огромный охотничий парк, а количество бойцов женской гвардии, призванной охранять новый центр удовольствий, решено было увеличить до 30 тысяч китаянок. Именно мобилизация молодых девушек в гвардию императора (согласно представлениям китайцев, они теперь были навек опозорены и не могли уже выйти замуж) стала последней каплей, переполнившей чашу терпения и вызвавшей массовые народные восстания{57}.

К власти пришел некто Жань Минь с простым лозунгом: «Китайцы, убивайте варваров!» В результате почти 200 тысяч потомков хуннов, искренне считавших себя настоящими китайцами, были истреблены. Уничтожали любого имеющего хоть толику европеоидности в своей внешности. А хунну, как мы помним, были в гораздо большей степени европеоидами, чем их «тезки» из причерноморских степей — гунны.

Но древнему народу не суждено было стать полностью свободным. На горизонте замаячил новый Дракон — власть в Поднебесной, подавив восстание, захватили тоже порядком окитаенные кочевники — сяньбийцы империи Янь и тобасцы государства Тоба-Вэй.

Тобаские ханы, щеголявшие длинными косами, в которые они заплетали свои волосы, в IV веке держали в страхе всю Великую степь к северу от Китая. Но уже к середине столетия, ввиду внутренних распрей, власть тобасцев в Степи ослабела. Их начали теснить бывшие данники, и хан Шеигянь, которого некогда родная мать в ходе братоубийственной резни спрятала в свои шаровары, надеясь, что малыш не закричит, увел через провалы в Великой Китайской стене свое племя во внутренние районы китайской державы. Там они создали свою империю Тоба-Вэй, постепенно объединившую весь Северный Китай.

Кочевники тоба (тобасцы) отрезали свои длинные косы, оделись в китайские одежды, забыли свой язык и начали говорить по-китайски — словом, пошли тем же самоубийственным путем, которым следовали и несчастные хунну.

Между тем, в степях Монголии и Маньчжурии «свято место» отнюдь не пустовало, и на смену тоба пришло новое племя, получившее в китайских летописях название «жужань», или «жуань-жуань». Кто они такие и откуда пришли, китайцы, занятые в это время своими собственными проблемами, не знали. Большинство древних исторических хроник этой страны: «Суншу», «Ляншу» и «Няньшу» считали их родственниками хунну, но это может служить лишь указанием на внешнюю схожесть обоих племен. По легенде, народ жужаней возник как горстка храбрецов, собравшаяся в Степи вокруг некоего Мугулюя, бывшего сяньбийского раба, бежавшего на вольный Север. В плену первопредок одичал, забыл свое имя и семью, зарос волосами до самых бровей, за что и получил насмешливое прозвище — Мугулюй, что значило «плешивый». Китайцы, впрочем, считали похожими на косматых обезьян всех людей европейского антропологического склада, у которых обильно росли бороды на лицах. Поэтому волосатость пращура жужаньского этноса, равно как и сведения о родстве с хунну вполне можно отнести к намекам на европеоидный облик представителей этого племени. Однако язык жуань-жуаней, насколько о нем знают ученые, ничего общего с местными наречиями не имел, равным образом не походил на речь китайцев, хунну и прочих северных варваров.