Пень сам по себе был замечательный. Однако он служил только подставкой. То есть, выражаясь грамотно, пьедесталом. Для ржавого трехколесного велосипеда.

Наверно, велосипедик был такой же древний, как спиленное дерево. Совсем простой по конструкции — с плоскими, без резиновых шин ободьями колес, с толстыми, как у тележки спицами. Рама — из железной гнутой полосы, педали — два торчащих стержня. Седло — ржавый треугольник с закругленными уголками. И руль такой же ржавый, дуга без привычных рубчатых рукояток. Правда, на руле блестел, будто назло ржавчине и старости, новенький велосипедный звонок…

Мы сразу поняли, что пень и велосипедик — это памятник. Потому что к пню была прикручена большими винтами гладкая доска с выжженной надписью:

Девчонкам и мальчишкам планеты Земля

Вот это да! Ни мало, ни много!

— Это здешние ребята смастерили, давно еще, — сообщил с довольным видом Саньчик. Словно имелась тут и его заслуга.

Конечно, не было сомненья, что поставили памятник именно девчонки и мальчишки. Как бы в знак союза со всеми ребятами, которые есть на разных материках. Есть и были, в разные времена.

Чибис азартно задышал у моего уха. Выговорил почему-то шепотом:

— Здорово придумали, да? За такую идею полагается Нобелевская премия…

— Да… — кивнул я.

Была в памятнике какая-то… ласковость, что ли.

Чибис шепнул опять:

— Мне знаешь, что показалось?

— Что?

— Клим, не смейся только…

— Чибис…

— Будто по ночам сюда незаметно приходят разные ребятишки. Отовсюду. Которые сейчас и которые были раньше… Садятся на этот велосипед и… едут кататься по Млечному пути…

— И Агейка… — сказал я. Эта мысль возникла в один миг. Почему-то я застеснялся и не сразу решился взглянуть на Чибиса. А когда решился, весь мир пропал у меня из глаз. Потому что на глаза легли твердые теплые ладошки.

Я не удивился. Помолчал секунды две и вздохнул:

— Ринка…

Она была в перемазанных краской обрезанных джинсах, коротенькой, вроде лифчика, пестрой кофточке, в желтой косынке на волосах и, конечно же, в своих круглых очках (вроде как у встреченной недавно воспитательницы). Стекла искрились. Рина улыбалась.

— Я тебя сразу узнала…

— Как? — пробормотал я.

— Ну, как! По форме!

Я ведь и правда был в «андромедовской» одежке. Только галстук не на шее, а вокруг головы, как бандана.

— Ты совсем такой же, — сказала она.

— И ты… Рина, это мои друзья, мы вместе пришли, — торопливо заговорил я, чтобы не поддаваться смущенью. — Это Максим Чибисов, который отзывается только на пароль «Чибис». А это Саньчик и Соня, коллективный позывной «Вермишата»…

— Я вас помню, — сообщила Вермишатам Рина. — Вы прошлым летом приезжали к дяде Мише Лебядкину, рыбачили с ним.

— Мы тебя тоже помним… маленько, — сказал Саньчик. — А это Бумсель…

Бумсель встал на задние лапы, изъявил полую готовность к знакомству и дружбе с девочкой Риной. Рина потрепала пуделя по ушам, и он описал вокруг нее черную косматую орбиту.

Потихоньку подтягивались к нам с разных сторон ребята — в основном «вермишельного» возраста. Смотрели с вежливым интересом. Бумсель подскакивал к ним, позволял гладить и лохматить себя …

— Чего мы стоим на солнцепеке? Пошли в наш Пуппельхаус, — предложила Рина.

— Куда? — вместе удивились Саньчик и Соня.

Рина объяснила всем нам сразу:

— Это по-немецки значит «кукольный дом». Один здешний мальчик придумал такое название. Он знает язык, у него бабушка из поволжских немцев…

— А почему «кукольный»? — спросил Чибис.

— Ну… мы хотим там устроить что-то вроде клуба. С кукольным театром…

— Веселое название. Как из сказки, — одобрил Чибис.

Рина быстро взглянула на меня: «Помнишь»?

— Театр, как в «Андромеде»? — сразу сказал я. — «Дедка за репку»?

— Ну… да. Только чтобы все, как в настоящем театре: крыша, сцена…

Я осторожно спросил:

— Рин, ты, значит, по-прежнему умеешь вот так… — Я повел в воздухе ладонями, будто командовал бумажными куклами.

— Ой, да у нас это многие умеют! Некоторые даже большими куклами командуют, из деревяшек и тростника…

Меня потянуло за язык.

— И, наверно, лучше всех тот, кто примагничивает утюги?

Рина не учуяла моей слабенькой ревнивой подначки.

— Нет, он-то вот и не умеет. Он только с железом хорошо обращается. Этот велосипед как раз он и отыскал три года назад. Мы гуляли в поле, а Костик вдруг замер и говорит: «Подождите»… И вытянул руки, будто навстречу кому-то. И мы смотрим: по траве едет к нам трехколесный малыш… Мы тогда сразу же придумали, что будет такой памятник. Пень раньше просто так торчал на площади, а тут пригодился…

— Здорово придумали, — сказал Чибис. — Посмотришь, и что-то… даже внутри щекотится.

«Чибис ужасно боится щекотки», — чуть не выпалил я. Но хватило ума сдержаться. К тому же ведь и у меня что-то «щекотало», когда смотрел на велосипедик…

Мы пошли через площадь.

— А зачем здесь везде колёса? — спросил я. Потому что увидел еще одно колесо, оно валялось прямо в одуванчиках.

— Обычай такой, — охотно разъяснила Рина. — В прошлые времена здесь жили мастера, которые строили телеги для обозов. С той поры и осталось много колес. Говорят, что в них добрая сила. Ну, вроде как особая энергия… Но у нас тут не только тележные колеса. Есть такое, что ахнешь! Памятник деревенской старины… Вот перейдем площадь, и увидите.

Но площадь была широкая, мы шли и шли под солнцем (а колокольни Ново-Камышина словно плыли не отставая от нас — неподалеку, но будто в ином пространстве). Здешние ребята шагали с нами, но чуть в сторонке, не мешали разговору. Смирные такие и улыбчивые…

Наконец я решился сказать про главное:

— Рин… я, конечно, свинья. Не позвонил, ни появился ни разу за целый год… Но у меня же не было твоего номера. А как сюда добираться, никто не мог объяснить. Только вот Вермишата сегодня показали дорогу…

— Нет, это я свинья, — решительно заявила Рина. — Я два раза была в городе, хотела отыскать тебя. Даже нашла нашу старшую вожатую, у нее сохранились лагерные списки с адресами. Но в твоей квартире оказались другие люди.

— Да, мы переехали…

— А второй раз хотела зайти в твою школу, но она была закрыта, потому что каникулы…

— Рин, а почему до вас так трудно добираться? Ну, прямо как секретная база какая-то…