Кряжин, выслушав Пащенко, пришел к выводу о том, что возглавлять группу из Москвы ему нет никакой необходимости. Так решил Генпрокурор, и Иван Дмитриевич с таким решением согласился. Проблема состояла в том, что в связи с быстро развивающимися, происходящими параллельно событиями требовалось личное участие Ивана Дмитриевича в них. На этапе прояснения ситуации на заводе пока все было ясно, и оставить убийство предполагаемого участника в происшествии на Резниковской на попечение кого-то другого Кряжин не имел права и не хотел. Смагин предложил помощь, но тот отказался.

Иван Дмитриевич поднялся в самолете в воздух в пятнадцать тридцать двадцать первого июня. На взлетной полосе новосибирского аэропорта Толмачево остались Пащенко и Пермяков.

Самолет, чуть завалившись набок, взял курс на запад. Конечной точкой его полета значился аэропорт Шереметьево.

– Вопрос первый, – сказал Кряжин, усевшись за стол и даже не вынимая из портфеля документы. – Кто дал информацию о «восьмерке» в прямой эфир?

Смайлов и Гариков, понуро уставившись в окно, молчали, и эта тишина начала Кряжина раздражать.

– Я хочу знать, какой идиот высветил на экранах десяти миллионов телевизоров информацию о том, что прокуратура ищет автомобиль, причастный к убийству? Покажите мне этого негодяя. До тех пор, пока о ней не узнал даже сопляк, сын секретарши судьи, эта информация имела гриф секретности и была мною запущена в оперативные органы по каналам специальной связи. В материалах дела нет ни слова о том, что на Резниковской, пока убивали Оресьева, дымила «восьмерка»! Однако теперь об этом узнали все, и лишь благодаря этому предполагаемый подельник убийцы мертв. Отрезан целый кусок пирога, есть который должен был я. А я очень не люблю, Смайлов, когда у меня изо рта воруют снедь. Чьи телефоны были указаны на экране?

– Городского УВД, – хрипло бросил Гариков и стал рассматривать ладони.

Ни слова не говоря, Кряжин снял с аппарата трубку и так же молча набрал номер.

– Кривошеев? Это Кряжин, из Генпрокуратуры. Сыграл свадьбу дочке? Молодец. А сейчас скажи, кто из твоих болтунов из пресс-службы выдал в телеэфир мазу о «восьмерке»?.. Нет, Кривошеев, ты помнишь. Не настолько много времени прошло, чтобы ты забыл.

Гариков и Смайлов слушали разговор и представляли, как хорошо известный им полковник Паша Кривошеев сейчас пытается провести Кряжина и отвести удар от своей службы. Завести рака за камень, так сказать. Или за кряж, что более уместно в данном контексте. Правду искать у Кривошеева, все равно что потеть над розыском ног у змеи. Он даже когда журналистам об убийстве рассказывает, не сразу становится понятно, кто потерпевший, а кто злодей. Таково предназначение пресс-служб, и это приходится признавать со всею очевидностью.

– Ну, что? – поинтересовался Смайлов, едва Кряжин опустил трубку.

Иван Дмитриевич не ответил. Он изначально не верил в успех такого предприятия, как выяснение обстоятельств дела у Кривошеева. Полковник когда-то работал следователем, на работе не пил, допрашиваемых не бил, но толку от него было мало, а потому перед пенсией выгонять его не стали, сжалились и на работу перевели такую, чтобы плохо никому не было. Но по лицу Кряжина сейчас было очевидно – плохо от подобных гуманных действий кадровиков кое-кому все-таки бывает.

– А ничего, – пыхнул жаром Иван Дмитриевич. – Пришел на службу утром, а у него факс: «Обратиться с данным текстом по телевидению». Спросил – где тот факс, думал, хоть по номеру опознать можно будет. Но у Кривошеева свое отношение к использованным документам. Все равно узнаю.

Экспертиза была уже готова: ЭКО расстарался. Если исключить наличие крови с возбудителями ВИЧ-инфекции, то никаких различий между убийством Оресьева и убийством Янина выявлено не было. В кармашке чехла сиденья, как и положено, «самострел» – брат-двойник первого. Выстрел в правую часть основания черепа, поражение головного мозга, почти мгновенная смерть.

Кряжин встал перед несокрушимой стеной доказательств того, что Варанов к убийству депутата отношения не имеет. И это очевидное было для него столь невероятным, что он почувствовал легкую усталость.

– Может, – высказал предположение Смайлов, – опять придурок какой завелся? У меня раз в практике было такое. Мокрушника одного громкого взяли за три убийства, в крытку приземлили, а через неделю – четвертая мокруха, да с тем же почерком. Чуть с ума все не посходили. Тому следователь уже обвинение предъявил, дело в суд списали, а выясняется, что парень как бы и не виновен вовсе. А потом выяснилось, что в районе... в общем, начало марта было – обострения... Словом, весна – не самое удачное время для отдела по раскрытию тяжких преступлений. Болван один себя плохо почувствовал и начал повторять чужие подвиги. Спасибо телевидению – с таким смаком кишки снимали, что товарищ не выдержал, украл у мамы нож кухонный и в точности стал делать то, что мокрушнику вменяли. Словом, пока разобрались, что к чему, он еще одного успел прирезать. Я и думаю: может, Варанов виновен, да кто-то решил его подвиги продублировать?

Иван Дмитриевич наклонил голову и мягко пригладил виски. А хотелось взяться покрепче да растереть так, чтобы седина посыпалась. Та, которую нажил без ума. Кровь... Вот что не давало ему покоя. Кровь первой группы с положительным резус-фактором, зараженная вирусом синдрома приобретенного иммунодефицита. Засохшие капли на локте пиджака Оресьева, будь они прокляты.

– Ищите, – Кряжин встал из-за стола и прошел к сейфу.

– Что искать? – машинально встрепенулся Гариков.

– Убийцу Оресьева! – едко усмехнувшись, покосился Кряжин. – Я в СИЗО.

На крыльце Смайлов сказал Гарикову:

– Освобождать будет. Хана нашей работе.

– Он же тебе нравился?

– Что теперь гадать, – нахмурился Игорь. – Поехали.

– Куда?

Смайлов сплюнул на землю.

– Сказали же: убийцу Оресьева искать. Твою мать...

За последующие сутки Варанов не изменился. По всей видимости, организм Иннокентия Игнатьевича за первые часы сорвался, произошел сбой, в результате чего Варанов похудел и осунулся. Но последующие сутки претерпевания невзгод вновь заставили организм мобилизоваться, и обреченная грусть, что светилась во взоре Варанова в первую встречу с Кряжиным, уступила место спокойному ожиданию.

Кеша ожидал от следователя чего-то конкретного. Например, предъявления обвинения или нового допроса. Очной ставки, в конце-то концов... В камере говорили, что теперь его заездят. Говорили, проводка обязательно будет. Показывать нужно будет, как в машину залазил, как оружие доставал из кармана, как в затылок метил. Следак писать будет, понятые бошками кивать и от Варанова шарахаться, а вокруг будет публика, которую неохотно станут разгонять несколько приданных для следственного эксперимента ментов.

Однако никакой конкретики от Ивана Дмитриевича пока не поступало, и это Кешу обеспокоило. Спросил разрешения, взял сигарету. Прикурил, почувствовал в легких приятные ощущения (в камере с ним куревом никто не делился) и стал ждать.