Макс слишком живо осматривает её жилище. Так поступают любопытные коты, впервые попавшие в чужой дом: суют любопытный нос во все углы. Нет, он не трогает вещи руками. Не ковыряется в ящиках. Не дёргает занавески. И это тоже приятно. Коля любил проверять всё. Не стесняясь. Поначалу она воспринимала это как посягательство на личное пространство. Позже привыкла и считала мелким недостатком. Альда многое делала не так, как хотелось ей, а приспосабливаясь к обстоятельствам.

– Хочешь, пока ты собираешься, я заварю чай? – спрашивает Макс, и она смотрит на него с благодарностью: ей бы не хотелось, чтобы он видел, как она собирает вещи. К тому же, ей хочется чаю из его рук.

Он не заходит к ней в спальню. Не врывается беспардонно, не шарит глазами по сторонам. Наверное, это тактичность. И это то новое, что Альда открывает в Максе.

Он ждёт её на кухне. Разливает чай по чашкам. Безошибочно угадывает ту, из которой пьёт она. Неизменно. Не давая никому. Не делясь ни с кем. С трудом отвоёванный кусок личных вещей. Для неё чашка, тарелка, особая ложка не блажь, а любимые предметы. Ритуал. Равновесие. И то, что он безошибочно угадал, снова заставляет её сердце биться сильнее.

От чашек идёт пар. Пахнет мятой и чабрецом. Её любимое сочетание. Это тоже – чистое наитие. Травы стоят рядом с заваркой, в соседней банке.

– Так делает моя мама. Чай с травами, – кивает он на чашки. – И Лиза тоже. А ещё я люблю с лимоном, а у тебя нет.

Голос у Макса тихий. Всё кружится вокруг его голоса – каруселью. И Альдина голова тоже принимает участие в этом размеренном чувственном вальсе.

Его пальцы неожиданно гладят ложбинку между указательным и средним пальцем. Альда вздрагивает и расплёскивает чай. Немного, но этого достаточно, чтобы он забрал из её рук чашку и продолжил эту непонятную ей игру – водить пальцами по чувствительной, как оказалось кожей.

Ей нестерпимо хочется сжать ноги – так эти коварные касания на неё действуют. И впервые в животе – ниже, в самом низу – становится горячо и зудяще-непривычно. Внезапно. Пронзительно. До задерживания дыхания.

– Смотри на меня, – плывёт кораблём с алыми парусами голос Макса, и Альда подчиняется. Растворяется в его глазах. Карие, с жёлтыми искрами. Живые. Настоящие. Без похоти и цинизма. Словно омытые изнутри нежностью.

Он не касается её – только пальцы между её пальцев. Гладят, затрагивая чувствительные точки.

– Отпусти себя. Сделай, что хочешь. Я вижу – хочешь.

И она наконец-то сжимает ноги. Перекрещивает. Напрягает бёдра и ягодицы так, что в месте, где всё обострилось, немеет всё от неимоверного сдавливания.

– Дыши! – хрипло и очень чувствительно. Тембр его голоса прокатывается по телу ветром. Альда размыкает губы и делает вдох. А затем ещё и ещё – дышит часто, словно ей не хватает кислорода.

– Прикрой глаза!

И она закрывает – сама хотела, но не могла, прикованная к его взгляду.

Его пальцы – большие пальцы надавливают на соски. Огненная стрела пронзает насквозь. С губ рвётся крик. Неожиданно. Болезненно остро.

– Какие они у тебя тугие, Альда.

Это он о сосках. Он ввинчивает их по кругу – медленно, будто отвёртка закручивает шурупы. И такое обыденное сравнение – неэротичное, бытовое, почему-то отдаётся внутри взрывом. Толчком. Открытием.

Теперь ей хочется разомкнуть ноги – слишком горячо и непривычно. Альда ёрзает на стуле, но боится. Кажется, сделай одно неверное движение – и всё разрушится. Распадётся.

Макс касается её губ. Снова подушечки пальцев. Гладят чувствительную кожу почти невесомо.

– Поцелуй меня, – просит еле слышно, но он ловит её шёпот. Мягко раздвигает ноги. Придвигается сам. Устраивается поудобнее. Губы его горячие и сухие. Лёгкое касание там, где только что были его руки.

Она сама тянется к нему. Отвечает. Языки их сплетаются. У них – свой танец. Свой особый ритм. Где-то внутри рождается музыка – еле слышная, словно её играют на соседней улице, но звуки льются, как солнечный свет. Ноты кружатся пылинками. Она – луч. Сейчас не лунный, а солнечный. Не холодный, а тёплый. Согретый дыханием Макса.

Телефонный звонок обрывает волшебство. Альда падает – и всё заканчивается. Здравствуй, действительность. Свет внутри неё схлопывается, как слишком пугливые створки. Виновато смотрит на Макса.

– Всё хорошо, – успокаивает её он. – Ответь.

И пока она берёт дрожащими руками телефон, делает глоток почти остывшего чая.

Макс

– Да, мама. Нет, мама.

Ему бы хотелось уйти подальше и не подслушивать. Но Альда стоит так, что перегораживает проход. Приходится невольно вслушиваться в интонации её голоса, в тембр. Ловить терпеливую усталость и ещё несколько не очень приятных оттенков чувств.

Он ловит себя на том, что со своей матерью давно не разговаривал. Никак. Сбрасывал звонки. Еле терпел её приходы. Она ни в чём не виновата, но почему-то с трудом переносилась её жалость. Они обсуждали это с сестрой, но до сих пор Макс так и не решился встретиться лицом к лицу с родителями.

– Как у тебя хватает терпения разговаривать? – слова срываются с губ раньше, чем он успевает себя остановить. – Не накричать, не прервать, не отключить телефон?

Он видит: Альде не просто дался разговор с матерью. Она сейчас сидит на стуле перед ним без сил. Телефон уже молчит, а она до сих пор не здесь. Переваривает, приходит в себя.

– Я привыкла, – поднимает она на него глаза. – Я стараюсь быть вежливой. Но недавно у нас случился очень тяжёлый разговор. У нас в семье непросто. С нашим отцом ужиться нелегко. Он диктатор и почти тиран. Мать… потеряла себя рядом с ним. Я так не хочу. Не желаю, чтобы мной руководили и манипулировали. Может, я бы и не поняла всё это, если бы со мной не случилось несчастье. Это как разбитая ваза. Очень важно собрать осколки и понять: вот это твоё, а это – ненужное, можно отложить. Не забыть – из жизни нельзя вычёркивать страницы. Они были и никуда не денутся. Но к ним можно больше не возвращаться, потому что есть фрагменты, суть которых – ты сам. И стоит ли ради уже ушедшего жертвовать настоящим и будущим?

Альда переводит дух, переплетает пальцы, сжимает их сильно, почти до хруста.

– Они мои родители, – голос её становится тише, журчит монотонно, но Макса это не напрягает. Ему важно услышать, что она скажет. – Я принимаю их такими, какими они есть. Это любовь и уважение. И они заслуживают, чтобы я выслушала, прислушалась, посочувствовала, если они нуждаются в этом. Вот только жить так, как хотят родители, я больше не собираюсь. Это моя жизнь. Мои ошибки. Мой сценарий, если уж на то пошло. Я больше не позволяю командовать, не даю возможности принимать решения. Я делаю то, что хочу. А если не хочу, меня никто больше не заставит. Жить с человеком, к которому я равнодушна. Выполнять какие-то правила, что мне не нужны. Соответствовать чему-то, тянуться за чужой планкой. Это прошлое. Я испытала это сполна.