— И вот теперь она навещает мою мать.

— Да. — Риццоли взглянула на нее. — Интересно, какими фантазиями делится с ней ваша мать?

Маура подумала о тех преступлениях, в которых обвинили Амальтею Лэнк. Интересно, что она думала, когда подбирала двух сестер на дороге? Возбуждало ли ее предвкушение убийства, пьянящая доза власти?

— Сам факт, что О'Доннел сочла Амальтею достойной своего внимания, кое о чем говорит, — заметила Риццоли.

— И о чем же?

— О'Доннел не тратит время на заурядных убийц. Ей неинтересен вооруженный грабитель, который палит из пистолета. Или муж, который в порыве ярости сбрасывает жену с лестницы. Нет, она предпочитает иметь дело только с теми, кому нравится убивать. Кто лишний раз прокручивает нож в теле жертвы, потому что ему нравится скрести лезвием по кости. Она проводит время только с особенными убийцами. С чудовищами.

«С моей матерью, — подумала Маура. — Выходит, она тоже чудовище?»

Дом доктора Джойс О'Доннел в Кембридже — белый особняк в колониальном стиле — ничем не отличался от своих впечатляющих собратьев, украшавших престижную Браттл-стрит. Чугунные ворота открывались во двор с идеальной лужайкой и мульчированными древесной корой клумбами, на которых послушно цвели розы. В саду царил строгий порядок, и Маура на выложенной гранитными плитами дорожке по пути к парадному крыльцу уже представляла себе обитательницу дома. Ухоженная, аккуратно одетая. В мыслях порядок, такой же, как и в саду.

Женщина, открывшая дверь, оказалась в точности такой, какой ее нарисовала себе Маура.

Доктор О'Доннел была пепельной блондинкой с бледной, безупречной кожей. Голубая хлопчатобумажная рубашка, заправленная в отутюженные белые брюки, была скроена так, чтобы подчеркнуть тонкую талию. Во взгляде, которым она окинула Мауру, тепла было мало. Скорее, в нем угадывалось любопытство. Взгляд ученого, рассматривающего новый экземпляр.

— Доктор О'Доннел? Я Маура Айлз.

О'Доннел ответила деловым рукопожатием.

— Проходите.

Маура зашла в дом, такой же холодно-элегантный, как и его хозяйка. Теплый оттенок придавали лишь восточные ковры на темных тиковых полах. О'Доннел провела гостью в строгую гостиную, где Маура осторожно присела на краешек дивана, обитого белым шелком. О'Доннел устроилась в кресле напротив. На разделявшем их журнальном столике палисандрового дерева стопкой лежали папки и цифровой диктофон. Хотя и выключенный, он излучал невидимую угрозу и добавлял Мауре неловкости.

— Спасибо, что согласились принять меня, — начала Маура.

— Мне стало любопытно. Хотелось посмотреть, как выглядит дочь Амальтеи. Я ведь знаю о вас, доктор Айлз, но только из газет. — Она откинулась на спинку кресла, чувствуя себя в высшей степени комфортно. Преимущество хозяйки дома. Она делала одолжение, в то время как Маура выступала в роли просительницы. — А вот о вашем характере я ничего не знаю. Но очень хочу узнать.

— Почему?

— Я хорошо знакома с Амальтеей. И мне интересно…

— …похожа ли дочь на мать?

О'Доннел приподняла красивую бровь.

— Заметьте, вы это сказали, а не я.

— Так я угадала причину вашего любопытства?

— А в чем причина вашего любопытства? Что привело вас ко мне?

Взгляд Мауры скользнул по картине, висевшей над камином. Строго современное, написанное маслом полотно, испещренное ярко-красными и черными полосами.

— Я хочу знать, кто на самом деле эта женщина, — наконец произнесла она.

— Вы знаете, кто она. Просто не хотите в это поверить. Ваша сестра тоже не верила.

Маура нахмурилась.

— Вы встречались с Анной?

— Нет, мы не встречались. Но месяца четыре назад мне позвонила женщина, которая назвалась дочерью Амальтеи. Я уезжала в двухнедельную командировку в Оклахому, поэтому не смогла с ней встретиться. Мы просто поговорили по телефону. Она как раз вернулась из Фрэмингэма, поэтому знала, что я психиатр Амальтеи. Она хотела узнать как можно больше о матери. О детстве Амальтеи, ее семье.

— А вам все это известно?

— Кое-что я узнала из архива ее школы. Что-то она сама рассказывала в минуты просветления. Я знаю, что она родилась в Лоуэлле. Когда ей было девять лет, умерла ее мать, и она переехала жить к дяде и двоюродному брату в Мэн.

— В Мэн? — напряглась Маура.

— Да. Она окончила среднюю школу в городке Фокс-Харбор.

«Теперь я понимаю, почему Анна выбрала этот город. Я шла по следам Анны, а она — по следам матери».

— После средней школы записи обрываются, — продолжала О'Доннел. — Мы не знаем, уехала ли она оттуда, как вообще она жила. Скорее всего, именно в этот период у нее начала развиваться шизофрения. Как правило, эта болезнь проявляется в юности. Видимо, с годами она прогрессировала, и сегодня вы сами видите, чем все закончилось. Она совершенно невменяема. — О'Доннел посмотрела на Мауру. — Довольно мрачная картина. Ваша сестра очень тяжело переживала это, никак не могла поверить в то, что это ее мать.

— Я смотрю на нее и не нахожу ничего знакомого. Ничего общего со мной.

— А я вижу сходство. У вас тот же цвет волос. Тот же овал лица.

— Мы совершенно не похожи.

— Вы действительно не видите этого? — О'Доннел подалась вперед и пристально посмотрела на Мауру. — Скажите, пожалуйста, доктор Айлз, почему вы выбрали патанатомию?

Сбитая с толку вопросом, Маура молча устремила взгляд на собеседницу.

— Вы ведь могли выбрать любую область медицины. Гинекологию, педиатрию. Могли работать с живыми пациентами, но предпочли патанатомию. И именно судебно-медицинскую.

— Почему вас это интересует?

— Понимаете, это доказывает, что так или иначе вас тянет к мертвым.

— Но это абсурд.

— Тогда почему вы выбрали эту область?

— Потому что я люблю полные ответы на все вопросы. Не люблю головоломок. Предпочитаю видеть диагноз под микроскопом.

— То есть вы не любите неопределенности.

— А разве кто-то любит?

— В таком случае вы могли бы выбрать математику или инженерное дело. Есть много профессий, которые требуют точности. И полных ответов. Но вы все-таки стали судмедэкспертом и имеете дело с трупами. — О'Доннел немного помолчала. И тихо спросила: — Вы получаете от этого удовольствие?

Маура в упор посмотрела на нее.

— Нет.

— Выходит, вы выбрали профессию, которая не доставляет вам радости?

— Я выбрала сложную работу. Я испытываю от нее удовлетворение. Даже если то, что я делаю, не очень приятно.