Иван был не такой. Он мог краснеть, мямлить и даже когда от чего-то загорался, то предпочитал хранить это в себе. Молчал и хмурился. Похоже, сердясь на то, что не может удержаться и у него все-таки прорывается все то… что другие считали страстностью, искренностью, эмоциональностью и почитали достойным и естественным. Более того – выигрышным. А он – нет. Но зато если он сказал «люблю», то…

И ей это нравилось. Но в этом «нравилось» была и некоторая доля… снисходительности, что ли. Ибо там она была общепланетной величиной, а он – пусть странным, загадочным и любимым, но обычным и… все-таки… немного больным человеком.

Но это было там, на Киоле. Здесь все было по-другому. Здесь, на Оле, она была никем. Здесь, на Оле, она жила среди людей, которые сделали насилие своей профессией. Здесь, на Оле, она была полностью зависима от них. И это угнетало ее больше всего. Нет, Иван ни в малейшей доле не изменил своего отношения к ней. Он был так же нежен и надежен. Но на Киоле у нее была иллюзия (да-да, иллюзия, уж теперь-то она могла себе в этом признаться), что она сможет изменить его, переделать, убедить в том, что насилие неприемлемо. Здесь же, на планете, до краев переполненной жестокостью, это было недостижимо! И возможно, эта осознанная Тэрой на подсознательном уровне недостижимость послужила дополнительным стимулом ее решения уйти к остальным Избранным…

– Привет, малыш, заждалась? – Иван был возбужден и весел. Тэра грустно улыбнулась. Все то время, которое она ждала его, она прощалась с ним. Молча. Мысленно. Думая, что так и не сможет сама сказать ему о том, что уходит. Но это было неважно. Конечно, ему расскажут обо всем другие. Но пока… пока она вообще ничего не будет говорить. И костюм она, пожалуй, тоже попросит заказать кого-нибудь другого.

– Что случилось? – встревоженно спросил Иван, склоняясь над ней, беря ее лицо в ладони и разворачивая к себе. – Ты какая-то прям сама не своя сегодня. Что произошло?

– Ничего, – слабо улыбнулась Тэра и, не в силах больше смотреть в любимые глаза, которые вскоре придется оставить, потому что долг и… разочарование уведут ее навстречу смерти… или чего-нибудь еще хуже этого, прикрыла веки. – Просто я… я еще раз убедилась, что ненавижу насилие.

Иван отпустил руки и медленно разогнулся. Сжал губы. Они очень много разговаривали об этом. Он пытался ей объяснить, что все не так просто, что насилие насилию рознь, что иногда нет другого способа остановить насилие, чем ответить на него таким же насилием. Но сейчас она не хотела говорить об этом. Хотя… может быть, как раз эта тема и поможет ей скрыть от любимого все то, что так ее гнетет?

– Иван, прости, но… – несколько покаянным тоном начала Тэра, – я не хочу тебя обидеть, но пойми, все твои аргументы уже когда-то были озвучены в нашей истории. И отвергнуты. Неужели ты думаешь, что у Белого Эронеля были глупые оппоненты? Просто ваша цивилизация еще не доросла до понимания их ничтожности. Насилие не бывает и не может быть допустимым. Насилие – это абсолютное зло. Всегда. Как только ты допустил хотя бы малую возможность насилия – ты начал свое падение. Ибо насилие убивает все светлое, что есть в человеке – любовь, верность, способность к самопожертвованию… – Тэра говорила мягко, но убежденно, а затем, увидев, что ее любимый все больше и больше мрачнеет, замолчала, просто смотря на него влюбленным и извиняющимся взглядом.

Иван некоторое время сидел, задумавшись, а затем хмыкнул.

– Любовь убивает, говоришь? Способность к самопожертвованию? Тогда послушай… – Он чуть откинул голову назад и начала тихим голосом:

Его голос звучал хрипло, глуховато, но, несмотря на это, к ним стали подтягиваться со всех сторон. Сначала подошли несколько человек, стоявших совсем рядом, затем еще один, потом еще двое, трое. А потом народ повалил валом.

Иван прикрыл глаза. Стихи звучали непривычно, чуждо, выбиваясь из обычных для уха киольцев размеров и ритмики – ну еще бы, эти стихи изначально были продуктом другой культуры, другого языка, другой цивилизации, в конце концов… но от этого они звучали еще более завораживающе.

Тэра почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. В этом тексте не было ни возвышенного, ни пафосного, ни разу не прозвучало слово «любовь», не было одухотворенных стенаний по поводу «твои глаза», «твоя душа» или того, как тяжелы даже минуты «без тебя», как расцветает мир, лишь только я подумаю «о тебе», то есть совсем ничего того, чем были полностью, до отказа, под завязку наполнены стихи, песни, скульптура, танцевальные композиции, да вообще все искусство Киолы! Простая жизненная история… из другой, совершенно чуждой ей жизни.

Когда Иван закончил, вокруг установилась мертвая тишина. Тэра смотрела на него полными слез глазами. Что же за жизнь была у них там, на Земле, если отцу приходилось отправлять сына на смерть и он считал это правильным, нужным, необходимым! А потом… потом она заметила, что вокруг них собралась целая толпа. Люди стояли молча, направив на Ивана напряженные взгляды и, похоже, все еще переживая ту историю, что была рассказана только что. А Тэра встала и, почти ничего не видя перед собой, бросилась прочь. ОН НИЧЕГО НЕ ПОНЯЛ, НИЧЕГО!

– Хорошо. Это уточнение принимается. Отделению боевого обеспечения проработать вопросы снабжения еще двух боевых групп. Еще вопросы? – Ямамото обвел взглядом сидящих вокруг большого овального стола командиров и легким движением припечатал ладонь к столу. – Тогда на этом закончим. Все свободны…