Что мы в плену у немцев ели.

Другая передаст глава.

Глава IV

Отвратительно в плену, нечем заниматься!

Очертело целый день по двору шататься.

Слышать крики «Halt» и «Loss» всем надоедает,

А бороться против них силы не хватает.

Сходишь в аборт[16]раза два да зайдешь в кантину,

Вот и кончены дела, не поддаться б сплину!

Утром кофе принесут, поглядишь – помои,

«Etwas»[17]хлеба подадут, лишь вздохнешь с тоскою!

В девять станут проверять, восемь раз считают,

Раз пятнадцать переврут, держат – не пускают.

Молча слушаешь мораль, массу наставлений,

Как держать себя в плену без одушевлений!

В час плетешься на обед, лопаешь помои,

Заедаешь огурцом и бредешь в покои.

Если хлеба не дают, покупаешь «земмель»,

Чтоб утешиться, прочтешь, как вступали в Мемель.

Слово «ужин» – звук пустой, громкое названье,

И в желудке от него вечное урчанье!

Вынешь молча кошелек – пусто в нем, не диво!

С сожалением вздохнешь: не пошлешь за пивом!

Кончен день, настала ночь; я лежу, мечтаю;

Будет завтра хлеб иль нет? – пальцами гадаю.

Без просвета день за днем тянется, проходит,

Но желудок пополненья так и не находит!

………

Глава VII

Когда имеешь капитал, то скрасить жизнь всегда сумеешь,

И, как бы низко ты ни пал, наверно, редко пожалеешь,

Так некто молча рассуждал и про себя порой мечтал.

Досугу время посвящая, богатых вечно осуждая…

День ожидания утех в нем вызывал короткий смех.

Скажу короче, без прикрас; день этот был лишь в месяц раз.

В тот день немецкий казначей, он был бездельником, ей-ей,

На двор к нам в крепость приходил и пленных марками дарил.

Смешно сказать, подумать трудно, а часто приходилось нудно,

И пленник, с болью и тоской, порою забывал покой…

Чтоб получить пятнадцать марок, так легче вытерпеть сто палок!

Я полагаю – казначей, наверно, раньше пас свиней.

Построив нас, он долго ходит, на пальцах сделает расчет.

Финансы дав, с тоской сердечной, поправив на руке кольцо,

Домой уходит он беспечно, с улыбкой глупой на лице.

Нас распускают по баракам, за «пипифакс» кой-что возьмут,

Но оделяют только браком и то лишь в сутки раз дадут.

Брак этот – старые газеты, и их английскими зовут.

В них специально для «клозета» немецкий вздор писать дают.

………………

Глава VIII

Немецкий врач – большой педант, на сапогах он носит рант,

Хоть медицины и не знает, однако важность напускает;

А для острастки многих лиц он при себе имеет шприц.

Прививка требует сноровки и долгодневной подготовки;

И кто сему не обучен, тот в медицине не силен.

Но врач апломбом обладал и знанье этим заменял.

К тому же был всегда готов он к делу перейти от слов.

Кто подвергался добровольно и истязанье принимал,

Тому немецкий «Arzt»[18]спокойно бурду какую-то впускал.

Упрямых силой приводили; для этой цели был конвой.

Поодиночке их вводили, и врач был неизменно злой.

Глава IX

Чтоб жить в плену слегка прилично, держи себя во всем отлично,

Властям немецким угождай и их отменно почитай.

Воздай фельдфебелю почет, он в своих действиях отчет

Лишь коменданту отдает, тебя ж за пешку признает.

В семье всегда не без урода, либералисты нынче в моде,

Ни с чем считаться не желают, и их слова не убеждают…

Для них воздействий целый ряд те, кто солидней, сочинят.

Один из старших так решил, обдумал все и заявил.

Недолго строился фундамент, украшен каждый апартамент

Таблицей правил и угроз, но эти правила – «наркоз».

Они на время возбуждают, но никого не убеждают;

И к ним давно любовный пыл в душах измученных остыл.

………

Заключение

Я написал совсем немного и мог бы больше написать,

Боюсь задеть в стихах иного, а также лишнее сказать.

Друзья! примите эту сказку без лишней злобы на меня

И не сердитесь за прикраску: мы все здесь тесная семья.

Не обижать я собирался, хотел лишь скрасить ваш досуг,

Чтоб легче плен всем показался среди, порой, позорных мук.

Эти стихи «доморощенного» поэта как нельзя лучше характеризируют наши первые дни в плену с точки зрения веселого молодого офицера. Написал он их с целью «скрасить наш досуг, чтобы легче плен нам показался среди порой позорных мук» и, конечно, цели он достиг: стихи его приобретались нами нарасхват!

Часто по вечерам, в десять часов, когда по приказу коменданта все должны были лежать в своих кроватях, а спать еще не хотелось, этот же «поэт» развлекал нас свои ми смешными анекдотами. Правда, на анекдоты мы переходили уже после серьезных рассказов о пережитом на войне. Боевые эпизоды, особенно из последней страшной эпопеи 20‑го корпуса, разные необыкновенные случаи на войне служили неистощимой темой для рассказов.

Особенно интересны были разговоры на тему о фатализме. Так, саратовцы вспомнили случай на войне с подполковником их полка Янчисом (литовец). Это был доблестный командир батальона, отличившийся в Гумбиненском бою, один из первых инициаторов глубоких налетов в тылу немцев.

Во время окопной войны на Ангерапе (Восточная Пруссия) 12 ноября немецкая артиллерия особенно сильно обстреливала расположение батальона подполковника Янчиса. Сам командир батальона с командой телефонистов и солдатами для связи помещался не в окопах, а в полуразрушенном доме на втором этаже, откуда удобнее было наблюдать за позицией немцев; дом расположен был непосредственно за окопами рот, и вот – артиллерийский снаряд влетает в окно дома, разбивает телефонный аппарат и походную кровать подполковника Янчиса и убивает двух телефонистов… Подполковник Янчис, писавший в этот момент в той же комнате донесение, остался невредим. Другой на его месте сейчас же оставил бы это помещение и перебрался бы вниз, в батальонный окоп, что вырыт около дома. Но Янчис – фаталист, глубоко верит: что судьбой предназначено – неизбежно, и остается со своим штабом в той же комнате на втором этаже и… только поставил новый телефонный аппарат да приказал починить свою разбитую койку и зашелевать окно. И действительно: немцы после этого случая в течение почти целого месяца до 10 декабря, когда наша дивизия была снята с позиции, ежедневно обстреливали участок подполковника Янчиса; снаряды ложились и рвались совершенно близко, попадая в самый окоп штаба батальона, но ни один снаряд не попал в дом, где по-прежнему находился подполковник Янчис!