«Последние минуты 20‑го корпуса достойны того, чтобы перед памятью их безмолвно и благоговейно склонить обнаженные головы.

Военная история сохранила на своих страницах легенду о том, как доблестная гвардия Наполеона в сражении у Ватерлоо – Belle Alliance – славно закончила дни своего существования. Спустя сто лет, в дни царственного могущества техники, этой легенде суждено было вновь зацвесть, чтобы заповедать потомкам погибших в Августовских лесах веру в неувядаемую красоту, в силу и в беззакатное торжество человеческого духа.

Действительно, корпус умирал, но не сдавался. Знамена закапывали или уносили с собой на груди полотнища, сорванные с древков. Командир корпуса стоял у переправы через реку Волькуши у моста, постоянно возобновляемого, вблизи фольварка Млынек, и ободрял войска. Изредка прокатывалось в ответ ему громовое дружное ура.

Под огнем тридцати германских батарей, в котле смерти, не видно было ни поднятых рук с мольбой о пощаде, ни реяния белых платков с выражением согласия на позорную капитуляцию! Взятые в плен в бою 3 февраля у деревни Махарце пленные немцы, в качестве трофеев, тщательно охранялись.

/…/ Батареи, предоставленные самим себе, дорогой ценой продавали свою жизнь. Огонь „на картечь“ косил сотнями в набегавших волнах германской пехоты. Отдельные неприятельские храбрецы доходили, иногда и добегали, до пушек, но, расстреливаемые в упор, взлетали на воздух! Прислуга на батареях таяла, патроны иссякали, парки давно были пусты. В борьбе à outrance[19]творились легенды.

До двенадцати часов дня артиллерия 20‑го корпуса, выделенная в арьергарде, еще была грозой для германцев. Некоторые орудия от перегрева взрывались, ящики пылали, но артиллерия продолжала отстреливаться.

Около часа дня еще дышавшие пушки замолкли навек…

Бой обратился в бойню.

Окруженные со всех сторон войска, распылившись на отдельные группы, искали спасения, отбросив всякую мысль о сдаче. Но кому удавалось прорвать густые цепи германской пехоты, тот позади натыкался на неприятельскую конницу, сторожившую беглецов. Здесь происходили сцены борьбы не на жизнь, а на смерть. Войска корпуса дорого продавали свою жизнь и свободу.

/…/ Сохранились имена многих офицеров и солдат, прорвавших кольцо германского окружения и счастливо завершивших свою «одиссею»: начальник арьергарда полковник Дрейер, старший адъютант штаба 27‑й пехотной дивизии капитан Шафалович, командир 108‑го пехотного Саратовского полка полковник Белолипецкий, поручик Фищенко, штабс-капитан 27‑й артиллерийской бригады Шаповальников, адъютант второго дивизиона 27‑й артиллерийской бригады поручик Островский, 113‑го Старорусского полка подпоручик Юшкевич, сотник 34‑го Донского казачьего полка Быкадоров, Генерального штаба капитан Махров, 29‑й артиллерийской бригады младший фейервейкер Рейнгард, 27‑й артиллерийской бригады канонир Воробей, 114‑го Новоторжковского полка солдаты Давыдов, Панигоров, Котельнич, Чекалаев, Кондратьев, 4‑го Сибирского казачьего полка Кучма и многие другие».

Как мы завидовали тем счастливцам, офицерам и солдатам, которым удалось тогда спастись от плена, но ведь это было исключительно трудно! Например, сам начальник арьергарда полковник Дрейер и с ним начальник штаба капитан Махров и четыре солдата спаслись в последний момент боя (когда началось уже буквально «избиение»), бросившись в тыл немцам; здесь они спрятались в глубоком лесу в болоте и просидели, скрываясь от немцев, две недели. Чтобы не умереть с голоду, пристрелили и съели одну верховую лошадь. Когда началось наступление русских от Гродно, вышли к своим!

Последний бой 20‑го корпуса, его попытки прорыва германцы считают «святым безумием». Это лучшая похвала врага, называющего, вместе с тем, самый прорыв «героическим подвигом».

Взаимные повествования о честном выполнении нами своего воинского долга воодушевляли нас и поддерживали нашу бодрость духа здесь, в плену, в унижении…

Война продолжалась, и наш плен – тоже.

Мы внимательно следили за событиями на фронте, но немецкие газеты писали только о своих победах, о поражениях же умалчивали. Мы им не верили. Именно тогда немцы начали печатать специально для русских пленных газету на русском языке с ложными политическими и военными сведениями. Нас, офицеров, эта газета, конечно, обмануть не могла; несмотря на бесплатное распространение ее в нашем лагере, почти никто ее не читал, но в солдатских лагерях, где не было никакой литературы, вероятно, она на темную солдатскую массу имела некоторое влияние.

Каждая немецкая победа на фронте отражалась у нас здесь, в городе Нейссе, торжественным колокольным звоном во всех кирхах и костелах города, манифестациями и шествиями с флагами, причем в телеграммах о числе взятых немцами пленных часто без стеснения прибавлялся лишний нуль!

Этот шум, вой и истерические выкрики уличной толпы, нарочно собиравшейся у самого лагеря военнопленных (окна нашего барака выходили на улицу, по которой проходили манифестанты), еще и сейчас живы в моей памяти…

«Deutschland, Deutschland über alles!..»

Какие тяжелые моменты мы переживали тогда! Как хотелось куда-нибудь скрыться, спрятаться, чтобы не слышать этого колокольного звона, этих назойливых криков нафанатизированной толпы… а спрятаться было некуда!

В дни немецких побед обращение с нами администрации лагеря было самым вежливым, гуманным, даже ласковым, но зато когда на фронте немцев били, когда они несли крупные поражения, их обращение с нами резко изменялось: сыпались на нашу голову всякие репрессии и ограничения. Особенно усиливались эти репрессии, если в эти дни кто-нибудь из пленных офицеров удачно совершал свой побег.

Я помню случай, когда из нашего лагеря Нейссе в одну летнюю ночь бежали два офицера: штабс-капитан Б. и поручик С.

По тревоге в четыре часа утра был поднят весь лагерь. Грубые немецкие фельдфебеля и караульные с криком и ругательствами выгоняли нас на плац чуть ли не прямо с постели, не дав даже одеться. Как раз в это время шел проливной дождь. Некоторые офицеры, не успев одеться, укрылись от дождя одеялами или скатертями. Было смешно!

Построились. Комендант, его помощники, чиновники и переводчики со злыми и сердитыми лицами уже ждали нас на плацу. Немецкие фельдфебеля, как сумасшедшие, бегали по нашим рядам с зажженными ночными фонарями, хотя уже совсем рассвело, по несколько раз пересчитывали нас, сбивались со счету и снова выкликали нас по чинам и фамилиям… а дождь лил и лил как из ведра! Мы все промокли до костей, но нам было весело!

Наконец, через добрый час, немцы окончили свою поверку, и комендант лагеря объявил нам такое свое решение: «Пока не будут пойманы бежавшие два офицера, все военнопленные лагеря арестованы и должны безотлучно быть в своих Stub’ax, запрещается даже выглядывать в окна, и в нарушителей сего приказа часовые будут стрелять!»

Страшно возмущенные таким самоуправством коменданта и нарушением основного международного закона о военнопленных (право бежать военнопленного, и за побег наказывать нельзя), старшие в бараках, во главе со старшим всего лагеря, обратились к коменданту с протестом, но он на это не обратил никакого внимания. Единственно, что он приказал, это – «для арестованных офицеров поставить „параши“ в самых бараках»!