В этот момент дверь распахнулась. На пороге возник де Сверте, он сделал шаг вперед, замер и вдруг снова исчез.

Софи не сводила глаз с языков пламени. Так кто же они, пусть даже только по слухам? Поговаривают, что такие еретики занимаются непотребством со своими же сестрами, тетки с племянниками, дяди с племянницами, отцы с дочерьми и матери с сыновьями. Якобы они оскверняют алтари в церквах, монастырях, аббатствах, занимаются этим прямо перед Распятием. Ни за что не поверю. Зигер Ломбарди не может иметь к ним отношения.

— Значит, вы… — начала она, но не договорила и поднялась. Нет, это невозможно.

Что же будет с этим бедным студентом из бурсы, если Ломбарди его выдаст?

— Так что же вы собираетесь предпринять?

— Он должен уехать из города. Он видел убийцу, и конечно они боятся. Я позабочусь о том, чтобы Маринус исчез. А если они заговорят с вами еще раз, скажите, что не знаете меня.

— А почему вы не идете к судье, почему бы вам не поговорить с ним?

Она поняла, что задала глупый вопрос. О его прошлом знает только она. И она может сама решить его судьбу: ведь курия лопнет от радости, если ей в лапы попадется человек типа Ломбарди. Софи покачала головой. Только не смотреть на него. Значит, он, этот кот в шкуре мышонка, сидит в схолариуме и изображает несчастного магистра. Какая разница, что тогда он был юн и быстро от них сбежал. От таких вещей невозможно очиститься, это как попавшее в смолу перо. Это входит в плоть и кровь. Прочно застревает в голове и мечется туда-сюда, как привидение в заброшенном доме. Интересно, а какова была его роль? Он просто смотрел, как эти студенты? Или сам принимал участие в этом жутком танце смерти? Что он делал?

Он как будто прочитал ее мысли и кивнул:

— Да, я не только смотрел. Я был одним из них. Они подыскивали себе заброшенные церкви или кладбища. К ним присоединялись сбежавшие монахи, переписчики, которым надоела их жалкая работа, мужчины и женщины, всю жизнь исповедовавшие воздержание, потому что думали, будто это и есть высший смысл бытия, как учит римская церковь. В общем, те, кто считал, что в противоположном поле таится дьявол, и старался его избегать, как избегают прокаженных, скрывая их от нормальных людей за забором. Но потом они, как попавший в бурю корабль, накренились в другую сторону. Все, чего они всю жизнь боялись, неожиданно оказалось спасением. Теперь уже им не хватало одной связи, нет, им требовалось одновременно десять, а то и двадцать. Им ведь все равно, с кем совокупляться, они плюют даже на родственные узы. Их жизнь проходит в сплошном дурмане. Не хочу оправдываться, но на меня оказало благотворнейшее влияние осознание того, что дьявол нашей церкви — это только образ, отражение наших собственных страхов.

— Значит, вы оспариваете его существование? Вы, схоласт?

— О, я ведь говорю, он может быть образом, но поскольку я номиналист, образы интересуют меня лишь постольку поскольку.

Ломбарди улыбнулся. Она не поняла: неужели он думал, что ей станет легче только потому, что он больше не тратит мыслей на дьявола? Она приготовилась идти, выразив надежду, что со студентом из бурсы все будет в порядке. Он не сделал попытки ее задержать. Знал, что она его не выдаст. Но, скорее всего, больше не захочет иметь с ним дело. В дьявола она верит так же, как в Бога. И она права. Дуализм требует дьявольской метафоричности, по-другому невозможно, а вывод из этого следует такой если нет одного, то, значит, нет и другого.

Ломбарди закрыл за ней дверь.

Нельзя больше терять время.

На следующее утро по учебной программе предполагалось изучение астролябии, разглядывание звезд и лекция о гармонии универсума. Главное сейчас — сохранить трезвую голову. Он открыто показался с Софи на людях, и это сразу стало известно — значит, люди Найдхарда следят за ним день и ночь. Они знают каждый его шаг. Наблюдателей не вычислить, они могут быть кем угодно. Сборщик костей на углу, живодер на Шмирштрасе, золотарь, по ночам вывозящий из города свою мерзкую вонючую поклажу. Даже палача они могли переманить на свою сторону, потому что и он продажен и за кошель золота готов колесовать даже Папу Римского.

Ломбарди посмотрел на небо. Солнце вставало. Как поступить? Он пошел быстрее. Маринус наверняка сидит в бурсе.

Он нашел его в библиотеке за книгой.

— Тебе нужно немедленно исчезнуть. Они в городе и знают про тебя всё. И думают, что ты всем подряд рассказываешь, что они убили Домициана.

У Маринуса со страху затряслись руки.

— Но ведь я никому не сказал ни слова…

— Понимаю. И все равно тебе нужно бежать. У тебя есть куда?

— Не знаю…

— Подумай.

— У меня есть родственник в Нейссе…

— Чудесно, туда и отправишься. Я скажу, что тебе стало плохо, тебя тряс озноб… ну, что-нибудь в этом роде. Можешь уйти прямо сегодня?

— Все настолько серьезно?

— Гораздо серьезнее, чем ты себе представляешь. Они следят за каждым моим шагом и пытаются выпытать у меня твое имя.

— Но как…

— Времени для объяснений нет. Деньги тебе нужны?

Маринус покачал головой. Встал, пристегнул на цепь книгу, которую только что начал читать.

— У меня не получится вывести тебя из города, потому что они сразу всё поймут. Тебе придется выбираться самому. Ночью, переодетым, как угодно. Сможешь?

Студент молча кивнул. И с горечью подумал, что они хотели всего-навсего получить небольшое удовольствие. Удовольствие оказалось смертельным. Необходимость врать отпала сама собой: ему действительно стало плохо. Как будто у него и на самом деле лихорадка или, еще хуже, проказа.

Ломбарди кивнул и вышел из зала. Маринус посмотрел ему вслед и обессиленно прислонился к двери.

После лекции он отправился к себе в комнату, сложил в мешок вещи и стал ждать темноты. Через два часа ворота закроют, до этого времени надо успеть выбраться из города. Вообще-то в бурсе было несколько выходов, но сейчас открыт только главный. Так что придется подумать, как незаметно выбраться наружу. Он натянул на голову капюшон и вышел на улицу. Неожиданно снова начался сильный снегопад, Маринус торопливо зашагал по дороге, которую уже занесло снегом. Снегопад был теперь весьма кстати: никто не обратит внимания на опущенный на лицо капюшон. По Зеверинштрасе он уже почти бежал, потом свернул в один переулок, в другой и, сделав круг, оказался на той же самой улице. Так повторялось несколько раз, и в конце концов он понял, что заблудился. Вдруг сквозь пургу ему показалось, что он узнал силуэт церкви Святого Пантелеймона. Он испугался. Дома здесь заканчивались, он слишком отклонился от дороги, по которой собирался выбраться из города. Придется вернуться. Снег залепил ему все лицо. На улице не было ни одной живой души, темнота сгущалась. Маринус остановился. Как тихо. Тихо до жути, слышен только шорох падающего на мостовую снега. Ни зги не видно. Маринуса затрясло. Куда он забрел? Не разумнее ли вернуться в бурсу и положить конец вранью? И не бегать от убийц, плутая по лабиринтам города. Он ведь вполне может поговорить с деканом. Или со Штайнером. Или даже с самим канцлером. И в первую очередь с отцом. Всегда можно найти общий язык! Он посмотрел на серо-черное небо. В его голове была такая же круговерть, как и там, наверху. Какое безумие считать, что можно убежать от своей судьбы. «Я решу все проблемы, — подумал он. — Я во всем признаюсь. Не оторвут же мне голову. Подумаешь, посадят на пару дней в карцер, но, если привести в порядок свой разум, следует признать, что смысл имеет истина, только лишь истина…»