Преодолеть его безразличие мне пока не удалось. Впрочем, прогресс налицо. По крайней мере, контакт у нас установлен. Он не отводит взгляд и хамит мне в открытую, как своему. При этом я уже не ощущаю в словах Нико той ненависти, что сквозила в его голосе при первых наших встречах. По-моему, он испытывает ко мне жгучее любопытство.

Остается признаться в том, что чувство это взаимно. Любопытство вообще связывает людей теснее и крепче, чем многие другие эмоции. Когда мальчик замолкает, я ощущаю эту тишину. Она такая же жгучая, как прикосновение медузы. Своим молчанием он, похоже, пытается сбить меня с толку или выставить в смешном виде. С его точки зрения, это было бы еще лучше. Вот уж тогда этот тип порадовался бы. В общем, парень явно вознамерился сломать все схемы дебютов, заготовленные мною заранее.

В нем нет ни единой слабости, за исключением разве что любви к шахматам, совершенно безумной для нормального человека. По себе знаю, что эта болезнь с трудом поддается лечению. Потерпев поражение за доской, он — вот ведь наглец! — признал мое право на существование и даже некоторое превосходство. Впрочем, растерянность и бессмысленная злоба очень скоро уступили в нем место желанию заполучить врага в свое пользование.

Николас хочет, чтобы я учил его играть в шахматы по-настоящему. Что ж, посмотрим. Вполне возможно, что на первых порах шахматы послужат мне щитом и доспехами, ну а потом — как пойдет. Может быть, они сыграют роль сокрушительного тарана.

На вопросы он обычно отвечает уклончиво, зачастую уходит от того ответа, который я хотел бы от него получить. Интересно, мальчишка молчит, потому что ему нечего сказать, или потому что хочет сказать слишком многое? Парень он толковый и явно давно сообразил, что, разговорившись, можно выдать что-то такое, о чем хотелось бы умолчать. Вот ребенок и взвешивает в разговоре со мной буквально каждое слово. Он отличается повышенной подозрительностью. Все профессиональные примочки надо отменить раз и навсегда. Они приводят мальчишку в бешенство. Нужно постоянно помнить как минимум одно важное правило — держать с ним дистанцию. Так будет спокойнее и безопаснее для нас обоих.

Он утверждает, что у него нет никаких проблем ни в школе, ни в семье, при этом не скрывает, что знает, как переживают за него родители. Мальчик не любит говорить о самом себе и о своей семье, оживляется только при разговорах о его младшей сестре. Можно заметить, как в эти минуты его жесты становятся менее резкими, а выражение лица — не таким жестким, как обычно. Ребенок никогда не называет Карлоса ни папой, ни отцом, обычно использует местоимение «он» или имя. Кораль сын зовет мамой, особенно когда остается с ней один на один и обращается напрямую.

У меня совершенно нет ощущения, что я общаюсь с ребенком или хотя бы с подростком. Физически он все же скорее дитя, еще не стал интенсивно расти, голос у него пока не ломается, в общем, переходный возраст не начался. Впрочем, ни о какой детской пластичности мышления и податливости этого мальчика и речи быть не может. Неприятие любого внешнего воздействия проявляется в нем в той мере, которая редко встречается даже у взрослых.

Это патология? Я бы сказал, что нет.

Несмотря на внутреннюю закрытость, я интуитивно чувствую в нем определенную эмоциональную развитость. В конце концов, человек с высокоорганизованной эмоциональной системой вовсе не обязан быть хорошо адаптирован к окружающему миру и вполне может позволить себе оказаться не самым приятным партнером в общении. Какой-нибудь садист тоже может быть достаточно развит психологически для того, чтобы тончайшим образом чувствовать, какие действия причинят другому человеку наибольшие страдания и боль.

Но что же он имел в виду, когда сказал, что смысл игры — убить короля?

Больше всего на свете Диана Альберт не любила вылезать из ванны. Там, снаружи, было холодно, а здесь, внутри, — тепло и весело.

«Вот бы еще посидеть в мыльной пене с толстыми лягушками, плюющимися водой, и заводной черепашкой, так смешно дергающей лапками и пытающейся переплыть ванну от бортика до бортика».

Диане очень нравилось, когда ее купал папа. Он обычно не торопился и не выгонял ее из ванны, пока ей самой не надоедало играть с хлопьями пены и игрушками. Когда за купание дочери бралась Кораль, пены в ванне почему-то оказывалось меньше, да и само удовольствие не затягивалось. Но на этот раз все вышло не так, как обычно. Отец повозился с дочкой в ванной совсем недолго, почти столько же, сколько обычно занимало купание под руководством Арасели. Папа сказал, что у него болит шея, да Диана и сама видела, что он выглядел как-то необычно, зачем-то надел себе на шею этот странный жесткий воротник. О той аварии, которая чуть не стоила им всем жизни, Диана уже ничего не помнила.

Когда малышка вылезала из ванны, ей нужно было обязательно встать на розовую подушечку, чтобы не намочить пол. После этого она всегда поднимала руки и давала папе обернуть себя любимым полотенцем цвета меда. Оно принадлежало именно ей, потому что мама сама вышила на нем три буквы: «Д. А. А.» — Диана Альберт Арсе. Это случилось, когда Диана была еще совсем маленькой. Кстати, пахло полотенце очень вкусно. Арасели говорила, что стирает его с клубничным мороженым, только она прятала это лакомство от Дианы где-то там, на верхней полке шкафчика, так далеко, что и на цыпочках не дотянешься.

У Николаса тоже было свое полотенце. Оно у него синее, и вышиты на нем буквы «Н. А. А.»

— Теперь стой спокойно и не вертись. Дай я тебя вытру, — сказал потом папа.

Диана прижалась лицом к его животу и почувствовала, как мягкое полотенце ласково прикасается к ее волосам и коже.

«Вот у Николаса любимый цвет синий, а у меня — желтый и еще зеленый».

Потом послышалось знакомое жужжание, и в затылок девочки ударила струя теплого воздуха. Иногда ей бывало горячо и чуть-чуть страшно, но сегодня — нет.

«Зеленый и желтый карандаши в моем наборе стали самыми короткими, потому что я пользовалась ими больше всего и чаще других затачивала. Но пока что рисовать ими еще можно. Они лежат в пенале, в котором два отделения, каждое со своей застежкой-молнией. В одном — цветные карандаши, а в другом — простые, вместе с линейками и ножницами».

Пока Карлос сушил ей волосы феном, Диана изловчилась нарисовать на запотевшем зеркале улыбающееся солнышко. Кончиком языка она прикоснулась к одному из верхних зубов и обрадовалась, почувствовав, как он пошевелился. Это означало, что вечером, а точнее, совсем ночью к ней в темноте по большому секрету придет крысенок Перес.

— Папа, а у меня зуб шатается!

Карлос медленно и напряженно нагнулся, чтобы посмотреть, что творится у нее во рту. Зуб действительно чуть-чуть пошатывался в лунке.

— Ты только специально не расшатывай. Он пока еще не созрел, и крысенок Перес его не возьмет.

— Нет, возьмет. Он сегодня за ним ко мне придет.