– Все это так, – сказал Николай. – Ну, а по делу-то? Виновата?

Клара поджала губы.

– Ни в чем я не виновата. Запутали меня.

Николай видел, что она врет. Нахмурился.

– Раз не виновата, оправдают. Чего ты волнуешься? А если есть какая вина, признайся на суде.

– Только Сережу не трогай, – сказала Соня. – Разошлись вы давно, мириться ты сама не захотела. Теперь надо думать, как из беды вылезть, а не порочить человека.

– Уж это мое дело, – злобно ответила Клара. – Ничего! Я его разрисую, где надо.

– Вот беда-то, – вздохнула Соня, когда за Кларой закрылась дверь, – одно расстройство.

– По делам вору и мука, – возразила Мария Спиридоновна, – не лезь в чужой карман.

– А все-таки жалко, – опять вздохнула Соня. – Алешу жалко.

– Неприятности, конечно, большие, – мрачно произнес Николай. – А тут еще Дуська эта навязалась.

Соня всплеснула руками.

– При чем тут Дуся?!

– При том! Порочит она его, понимаешь! С семьей неладно, а тут еще связался черт знает с кем.

– Дуся здесь ни при чем, – решительно сказала Соня, – и не припутывай ее, пожалуйста! С Сережей лучше поговори – будет суд, ему же неприятность, Алеше тем более. Может, как-нибудь и сумеет уладить дело.

* * *

Сутырин пришел к Ермаковым на день рождения их детей. Разница между этими днями была всего в месяц, что и давало родителям основание их объединить.

Кроме Сутырина и Алеши, пришел Сонин отец Максим Федорович, приятели Ермаковых – Кошелевы с двумя детьми и, наконец, сестра Марии Спиридоновны – Прасковья Спиридоновна – тетя Паша, колхозница из Сергачского района, приехавшая в город к врачу. Не было Дуси, работавшей в вечернюю смену, и Кати.

Сутырин сначала посадил Алешу возле себя, но затем мальчик перебрался на другой конец стола, где сидели дети. Посматривая на пего, Сутырин думал, что Алеша выглядит много старше Васи.

Чуть сгорбившись и морща лоб, Алеша прислушивался к разговорам взрослых.

Знает ли он о том, что случилось с матерью? На лице мальчика ничего нельзя было прочесть – он был такой же тихий и стеснительный, как всегда.

Кошелева рассказывала о том, как Соня еще в девушках была влюблена в Николая.

– Нет, ей тогда другой нравился, глаз с него не сводила, – заметил Николай.

– Было дело, – кокетливо улыбнулась Соня. – Ну, – сказала она, поднимая рюмку, – под столом встретимся!

Но, убедившись, что все выпили, поставила рюмку на стол и, наклонившись к Сутырину, прошептала:

– Сроду ее не пила.

Сутырин хмыкнул в ответ.

– Скучаешь, Сережа?

– По ком это?

– Известно, по ком, – многозначительно произнесла Соня и, откинув назад голову, высоким голосом запела:

Волга-матушка глубока,

Всю пройду – промеряю.

Недалеко моя милка —

Вечерком я сбегаю.

И Кошелева, полная, грудастая женщина с круглым добрым лицом, тоже поглядывая на Сутырина, подхватила:

На дорожке стоит столбик —

Верстовой, нельзя рубить.

На примете есть мальчишка

Занятой, нельзя любить.

– Заголосили девки, – недовольно проговорила Мария Спиридоновна. – Дайте послушать, чего люди говорят.

Тетя Паша, Максим Федорович – отец Сони, и Кошелев разговаривали о колхозных делах.

– В председателе все дело, – рассуждала тетя Паша, – у нас их после войны четверо сменилось.

У Максима Федоровича голова и брови стали совсем седыми, но голубые глаза в сетке морщинок были все такие же большие и светлые. Если бы не сквозило в них лукавство нижегородского грузчика, был бы похож на иконописного святого мужичка-странника.

– Рядом колхоз «Заря революции», – продолжала тетя Паша, – сто пятьдесят коров на ферме. Председатель с головой, он и государству, он и колхозникам – всех ублаготворил… А наш чурка – чурка и есть.

– Главное – контроль. Потому… – начал Максим Федорович.

– Прошу прощения, Максим Федорович, – перебил его Кошелев, худой человек в форме работника связи, – на одном контроле далеко не уедешь. Если человек на своем месте по совести работает, никто за ним не усмотрит.

– Сознательность нужна, – поддакнул Максим Федорович.

– Именно что сознательность, – продолжал Кошелев. – Вот, к примеру, наша специальность, связистов. Участок мой – двадцать километров. Это, если посчитать, несколько сот столбов. А ведь на каждый надо влезть: изолятор ли плохо посажен или крюк погнулся – с земли-то не заметишь. Соскочил изолятор – короткое замыкание. В сырую погоду или зимой ветки свесились на провод – утечка тока, слышимость страдает. Надо ветки подрезать. Появилась на изоляторе ржавчина – опять же утечка тока. Значит, каждый осмотри! За прошлый год сменил я тыщу двести проволочных вязок, изоляторов пересадил, крючьев выправил – не сочтешь. Вот какая наша работа. Попробуй начальство уследи за ней! Если у монтера совести нет, то никакая формальность не поможет.

– Вот я и говорю: по совести надо работать, по совести жить, – сказал Максим Федорович.

– Все это, папаша, известно, – перебил его Николай нетерпеливо, – не об этом речь.

– А об чем, милый-дорогой, об чем? – кротко спросил Максим Федорович, побаивавшийся своего раздражительного зятя.

– Совести и сознательности у нас хватает, а вот порядку надо побольше.

– Так ведь об том и говорим. Каждый, значит, должен на своем месте соответствовать.

– Вы вот чего, Максим Федорович, – Сутырин налил себе и старику водки, – давайте-ка будем за столом соответствовать, а в больших делах и без нас разберутся.

– И то верно, – согласился Максим Федорович, – и выпьем… Бурлацкое горло все прометет. А чарка вина прибавит ума. Ваше здоровье!

Эх, гулянье мое, гульянице мое,

До чего меня гулянье довело! —

начал Николай звучным тенором. И гулким басом Сергей подтянул:

Со полуночи до белой до зари

Нападают все богаты мужики,

Все богаты мужики, расстарые старики…

Их голоса сливались в один.

Запрягают тройку вороных коней,

Подкатили ко широкому двору… —

снова начал Николай, и Сутырин подтягивал:

Подхватили меня, молодца, с собой,

Повезли меня в Нижний городок,

Завезли меня в соседний кабачок…

И чудилось детство, вечер в деревне, закат, когда гонят с поля стадо и облако пыли движется по дороге. И последний шум улицы, звон ведер у колодца, скрипение журавля, и сваленные у избы бревна, на которых так хорошо сидеть вечером, кутаясь в отцовский пиджак и прислушиваясь к смеху и разговорам девушек и парней.