Я заставляю себя ослепнуть.

Просто приказываю себе не видеть.

И мои глаза перестают ловить изображение.

Словно кто-то выдернул шнур телевизора из розетки. И экран погас. Сплошное черное пятно.

Я чувствую движения рук фальшивки. Он двигает острым лезвием. Я чувствую его возбуждение.

Мое воображение рисует жуткие картины.

Рита лежит на столе, Федор Петрович направляет ручейки крови стекать в контейнер. Кровь при таком освещении больше не красная. Она бесцветная. Серая. Рита трясется от нестерпимой боли…

Представлять куда ужаснее, чем видеть. Я начинаю жалеть, что приказал себе ослепнуть.

Я чувствую, как колотится сердце фальшивки. Как растет напряжение у него в штанах. Чувствую, как острое лезвие в руке врезается во что-то мягкое, проваливается, не встречая сопротивления. Я чувствую, как мои пальцы покрываются чем-то липким и теплым. Чувствую, как шатается стол. Как извивается от боли тело Риты А я не могу ей ничем помочь.

Я бессилен.

И я не могу больше это чувствовать. Не могу ощущать, как вместе с кровью вытекает из Риты жизнь. Как торжествует и радуется Федор Петрович в предвкушении бурного оргазма.

Я заставляю себе умереть.

Просто приказываю себе не жить.

И мое сознание отключается.

Бессовестный. Это значит наглый, криводушный и бесстыжий. Я голос внутри зверя. Всего лишь тихий голос. И я его совесть. Которая поступает бессовестно. Которая сбегает. Смиряется. Отказывается бороться. Теперь его совесть мертва.

Теперь зверь, не отдающий сам себе отчета в своих делах, хитрый и кровожадный, больше ничем не скован. Зверь, которому нет места даже в животном мире, сейчас будет разгуливать среди людей.

Он не испытывает стыда или сожаления.

Он не знает таких слов, как жалость или сострадание. Он смеется, когда слышит слова «греховность» или «жестокое воздаяние». Он не боится наказания и не ждет расплаты.

Больше у него нет голоса внутри, который сдержит. Который подскажет хищнику, что хорошо, а что плохо.

Голос умер.

Я не уверен, если честно, умер ли я в том смысле, с которым принято говорить о смерти. Вернее, я точно знаю, что больше не существую. Меня нет. Но можно ли назвать это смертью?

Мне не больно от раскаленных углей под кипящим котелком. Меня не приправляют хвостатые демоны-повара свежим базиликом, тимьяном и перцем чили. И я не парю в облаках с ослепительно-белоснежными крыльями за плечами.

Я все еще в теле фальшивки.

Я дышу с каждым вдохом Федора Петровича. Знаю, когда поступают в его организм питательные вещества. Знаю, когда его тело выспалось, когда оно бодрое и полное сил.

Но я ничего не чувствую. Лично я абсолютно ничего не чувствую. Я не вижу, не слышу…

Я словно заперт внутри черной пустой наглухо заколоченной коробки наедине со своими печальными мыслями о собственном несовершенстве.

И я больше не имею права голоса.

Я кричу, колочу руками пустоту перед собой. Но я бессилен. Бесполезен. И я не могу больше сопротивляться. Не могу больше надеяться и не надеюсь на спасение.

Я заставляю себя смириться.

Просто приказываю себе не противиться.

И теперь я точно знаю, что есть что-то похуже, чем смерть.

⁂

– Смелее. Просто начни говорить. Рассказывай все, что помнишь.

– Можно уточнить? Вы меня подозреваете?

Психиатр улыбается. Пристально смотрит и ждет.

Остальные смотрят, словно уже и слушать нечего, словно вина не доказана, клиент оправдан. Словно перед ними сидит не какой-то там убийца, а человек чуть ли не с кристально чистой репутацией; человек, без пяти минут ангел небесный.

– Никто вас не подозревает.

– Тогда зачем на мне наручники?

Психиатр делает жест, и охранник снимает браслеты.

– Вскрылись некоторые обстоятельства, – поясняет доктор, – которые пролили свет на совершенные преступления.

– Что это значит?

– Это значит, что мы нашли настоящего убийцу. Значит, вы свободны. Это также значит, что я обязан принести вам свои искренние извинения. – Доктор протягивает руку. – И я надеюсь – вы их примете.

– Мы тоже хотим извиниться, – говорят хором близняшки-художницы.

– Вы невиновны, – встает и поддакивает парень с одним ухом.

– Невиновны, – говорит девушка с татуировкой плюща на ноге. Когда-то эта девушка была Ритой, сейчас у нее другое имя. Сейчас все ее называют мисс Совершенство.

Федор Петрович встает и раскланивается. Благодарит собравшихся за понимание и участие.

– Мне бы поскорее отсюда… Эм… Уйти. Это будет лучшим извинением с вашей стороны.

Врач хлопает и потирает ладоши. Он улыбается широкой добродушной улыбкой.

– Что ж. Не смею дольше вас задерживать. Вы свободны.

Федор Петрович встает, подмигивает своему отражению, снимает халат и отходит от зеркала.

У него сегодня заспанный вид. Этой ночью ему было не до сна. Он участвовал в серьезном заседании суда в качестве обвиняемого. На котором, надо сказать, не без труда удалось оправдаться.

Его обвиняли бог весть в чем.

И лишь его удача и, как он сам считает, его непревзойденная личная харизма позволили выйти из щекотливого положения победителем.

Федор Петрович потягивается.

Навести порядок, первое, что приходит в голову свободному человеку. И Федор Петрович затевает уборку в доме.

Он переворачивает стулья, складывает скатерти и достает пылесос. Ставит стирку, попутно моет посуду и готовит ведро с тряпкой.

Физический труд отвлекает от дурных мыслей.

Хотя никакого негатива фальшивка сейчас не испытывает. Он проветривает помещение. Сворачивает полиэтилен и складывает окровавленные вещи в мусорные пакеты.

Федор Петрович не будет вывозить и прятать мешки. В этом нет нужды. Он оставит их стоять в прихожей.

Коллекция полностью собрана, и больше его ничего не держит в этом доме.

Фальшивка старается, протирает подоконники. Раскладывает инструменты на стеллаже. Проверяет, выключен ли в комнатах свет. Перекрывает газовый вентиль, отключает воду.

Он говорил хозяйке, что оставит дом в таком же состоянии, в котором он его получил в пользование. Он дал свое слово женщине, когда та заселяла интеллигентного и состоятельного постояльца. И он обязательно сдержит данное им обещание.

– Все выполнил, как договаривались? – Федор Петрович бережно задергивает и выравнивает занавеску. Выдергивает вилку из розетки и оставляет пульт от телевизора на тумбочке возле торшера, рядом со стопкой журналов. – Что скажете, сдержал слово?