— Он такой энергичный. И одновременно сдержанный. — Она взглянула на свекровь, как будто проверяя, все ли говорит правильно.

Зигфрид допил остатки вина, отпрянул от стола и встал. Лицо у него стало ярко-розовым, почти таким же, как его накрахмаленная бабочка. На лбу — крупные капли пота. Он провел рукой по кустикам седых волос на голове. И они тут же встали торчком, как будто были на пружинках.

— Простите, — пролепетал он, — я что-то неважно себя чувствую. — Он повернулся, сделал один шаг и рухнул на пол. Тарелки и бокалы на столе задребезжали.

— О Господи, — сказала Козима, — у него опять аллергия!

Я вскочил и кинулся к Зифриду. И когда я осторожно его перевернул, то услышал, что он слегка похрапывает. Все кости целы. Никаких синяков, во всяком случае, на первый взгляд.

— С ним все будет в порядке, — заверила меня Козима. Она стояла напротив меня, с другой стороны от Зигфрида. Рядом с нею был Чемберлен — он обнимал ее за плечи. — Весной с ним такое иногда случается, — проговорила она. — Ему надо немного отдохнуть, бедняжке.

— И все из-за этой проклятой цветочной пыльцы, — вставил Чемберлен.

Я затруднялся сказать, действительно ли эта парочка верила в то, что говорит, или они думали, что я мог в это поверить.

— Если хотите, я могу его куда-нибудь перенести, — сказал я Козиме.

— Я уже послала за садовником. Он сейчас… А, Фриц.

Садовник, вероятно, ждал где-то поблизости, за кулисами. Это был здоровый малый в грубом сером свитере и мятых серых шерстяных штанах. Козима сказала ему что-то по-немецки. Он кивнул, подошел к Зигфриду, наклонился, поднял его и перекинул через могучее плечо, как мешок с удобрениями. Руки Зигфрида безвольно болтались. Я заметил, что рубашка у него была с манжетами, скрепленными золотыми запонками в форме сломанного креста.

Садовник повернулся к нам, дернул себя за чуб, улыбнулся, буркнул по-немецки что-то веселое, повернулся и унес Зигфрида.

— Этот инцидент не должен нарушить наш обед, — заявила Козима. — Пойдемте, господин Бомон. Садитесь, пожалуйста. И попробуйте вкусить удовольствие от еды.

Следующим блюдом были помидоры, нашпигованные капустой, а может, капуста, нашпигованная помидорами. Все это варилось так долго, что я не мог сказать, что именно изначально было снаружи, а что внутри. Пока я пробовал получить от этого блюда удовольствие, Чемберлен продолжал разглагольствовать о евреях, обращаясь к мисс Тернер, которая делалась все бледнее.

Позднее, за десертом, когда Чемберлен уже начал повторяться, мисс Тернер сказала:

— А как же христианство? Ведь основал-то его еврей.

Чемберлен хмыкнул наподобие доброго дядюшки. Козима и Уинифред чуть заметно улыбнулись. Сочувственно эдак. Я взглянул на сидевшую слева от меня Еву и увидел на ее лице такую же улыбку. Они и раньше все это слышали.

— Это общее заблуждение, — сказал Чемберлен. — Но в Библии сказано, что он родом из Галилеи, а наука доказала, что в то время в Галилее жили далеко не одни только евреи. Так что Иисус, вне всякого сомнения, не был евреем.

— Кем же он тогда был?

— В настоящее время сказать это нельзя. Может, он был греком. Но вероятнее всего — тевтоном. Только тевтон способен создать такую возвышенную философию. Распятие представляется мне как конечное отрицание Воли. Ничто не может быть более тевтонским.

Мисс Тернер глядела на него во все глаза.

Позднее мужчины и женщины разделились. Чемберлен повел меня и Пуци наверх в библиотеку, где нас ждали бренди и сигары.

Прежде чем Чемберлен успел вернуться к евреям, я спросил, нет ли у него каких-нибудь соображений насчет того, кто мог совершить покушение на Гитлера.

— Большевики, — ответил он. — Грязные свиньи. Они понимают, если этот малый придет к власти, им всем крышка.

— Но как коммунисты могли знать, что Гитлер будет в тот день в Тиргартене?

Это был тот самый вопрос, который мы с мисс Тернер постоянно задавали себе и другим после нашего приезда в Германию.

— Ну, — сказал он, — во всяком случае, не от нас, старина, это точно. Как я уже сказал, мы поклялись держать язык за зубами.

Точно так же, как и все люди из списка, который передал мне Пуци. Но ведь кто-то же узнал, что Гитлер должен быть в тот день в Тиргартене, и ведь в него же стреляли.

Когда я допил бренди, а Чемберлен все еще разглагольствовал о знаменитых тевтонах и об их роли в истории, подобно Сократу и святому Павлу, я извинился и вышел в туалет. И, проходя мимо открытой двери в столовую, услышал, как женщины болтают по-немецки. Я от души пожалел мисс Тернер, которой наверняка было невмоготу.

Когда я шел обратно, они все так же болтали. Я поднялся по лестнице в библиотеку. И когда входил в комнату, Пуци как раз говорил:

— И тут приходит еврей, здоровый такой, жирный…

Увидев меня, он запнулся, заморгал, а рука его повисла в воздухе. В руке была сигара — от ее посеревшего от пепла кончика тянулся дымок.

Какое-то время мы молча смотрели друг на друга.

— Пуци, — внезапно приняв решение, сказал я. — Думаю, нам с мисс Тернер стоит вернуться в гостиницу.

Он поставил бокал с бренди и поднялся.

— Я готов, только скажите, Фил. — Он произнес это быстро, в явном смущении, а может, чтобы скрыть его.

— Не стоит, — сказал я. — Нам с мисс Тернер нужно поговорить. Встретимся с вами утром.

Чемберлен сказал:

— Мне вызвать для вас такси?

— Не беспокойтесь. До гостиницы недалеко, а ночь такая прекрасная.

Пуци все еще стоял в недоумении, будто не зная, куда девать своп длинные руки.

— Это точно, Фил? — Он с надеждой поднял кустистые брови. — Я вполне мог бы уйти прямо сейчас, без вопросов.

— Допивайте свое бренди. Я же сказал, увидимся завтра утром, за завтраком.

— Тогда ладно. Как хотите, Фил. — Он медленно и как-то неуклюже опустился в кресло.

— Доброй ночи, — сказал я Чемберлену.

— Доброй ночи, старина. — Он даже не заметил, что положение сделалось неловким. — Желаю вам приятной завтрашней поездки в Мюнхен. Bon voyage,[39]а? — Очевидно, то была дань моему французскому происхождению.

— Спасибо, — сказал я.

Когда я вошел в гостиную, сразу же выяснилось, что мисс Тернер совсем не против нашего ухода. Она осведомилась о господине Ганфштенгле. Я сказал, что он еще задержится. И мы попрощались с женской половиной семейства Вагнер.

Когда мы вышли из дома и отошли метра на три, мисс Тернер наклонилась ко мне и быстро проговорила: