— Не возражаете, если мы доедем до мыса Рац? Если только вы не хотите сразу вернуться в отель.

Она поворачивается к нему, разглядывает его расквашенный нос. Он изменил Стейнеров профиль. Его руки лежат на руле, пальцы левой — в постоянном движении. Он сосредоточен на дороге.

— Годится.

В эти летние каникулы Бретань совсем на себя не похожа. Ни ветра, ни облачка, лишь ровное голубое небо и зеленые рощи с разбросанными кое-где пятнами желтой травы. Дома из гранита — словно бесполезные крепости.

Она включает радио.

— Можно?

Он не отвечает.

Она узнает тихую гитару и поставленный голос Лу Рида с «Нью-Йорка». Четырнадцать альбомов, и вот — «Dirty Blvd.».[49]Это было в 1989-м. Когда по всему миру играла ламбада, Лу Рид уцелел и выпустил этот чудесный альбом. Городские баллады, что распевали на улицах полицейские, путаны и наркодилеры. Как раз тогда исчезла малышка Кати Безертц.

Окна машины открыты, и ветерок уносит обрывки музыки. Машина выезжает на площадку. Стейнер выключает зажигание.

— Дальше я пойду пешком.

— Идите один.

Он хлопает дверью, закуривает и уходит.

В машине Сюзанна хочет снова включить радио. С выключенным зажиганием радио не работает. Она тоже выходит из машины и направляется следом за полицейским, который исчез за склоном.

Она видит, как он неподвижно стоит перед океаном, чей напор затихает на скалах. Заявляется какое-то семейство, но, увидев, что место занято, уходит. Когда Стейнер поворачивается, Сюзанна видит, что его белая рубашка в крови.

— Черт! Не могу в это поверить!

Пабло Ортиз бьет ладонью по двери «Меру» и снова и снова бьет со всего размаха. Плохо смазанные петли скрипят.

— Мразь! — орет он, продолжая сражаться с дверью, готовый вновь излить на нее свою ярость.

Жан-Люк Орсини, качая головой, озабоченно смотрит на это с трудом сдерживаемое бешенство. У его приятеля, хоть и не такого шкафа, как он сам, все же второй дан по каратэ-сётокан. Жан-Люк уже видел, как тот ударом ноги разбивает доску.

— Если я найду ту мразь, которая украла мою машину… О черт!

Он не заканчивает фразу. Но то, что подразумевается, хуже самих угроз.

— Ты подал жалобу? — спрашивает его второй вышибала.

Пабло пожимает плечами:

— Что толку… Да, я подал жалобу. Но что они сделают? Пошлют к черту мой «гольф», и все. Идиоты. Черт! Может статься, это один из тех мужиков, которых мы выгнали.

— Я же тебе говорил, держи ее на виду!

Створка двери открывается еще до того, как Пабло успевает снова ударить. Появляется Жан Абелло. Открытая белая рубашка и отросшие волосы контрастируют с бритыми головами вышибал и черными футболками, что обтягивают их татуированные руки.

— Добрый вечер, патрон.

— Привет. О Каро что-нибудь выяснилось? Нашли ее машину на обочине магистральной.

— Черт, — говорит Ортиз.

— А твоя машина?

— Ничего не известно, — говорит он с отвращением. — Я подал жалобу…

— Да, похоже, драндулет тебя расстраивает больше, чем подружка.

— Подружка, подружка…

— Пока что я сообщил об ее исчезновении, и полицейские собираются осмотреть ее машину.

— Вы думаете, это имеет отношение к «гольфу»?

— Ортиз. Я плевал на твой «гольф». Каро исчезла. И больше не приставай ко мне с твоим «гольфом».

Вышибала сжимает кулаки.

— Но я скажу им, что твоя машина и Каро исчезли одновременно. Не понимаю, какая тут может быть связь, но я не полицейский. Может, они поймут.

— Может, она сама удрала с машиной Ортиза, — не сдержавшись, смеется Орсини.

— Заткни пасть! — угрожает Ортиз сквозь зубы.

— Жильбер?

— Что?

— По-моему, у нас проблема с Эммой.

— Проблема?.. Какая проблема? — спрашивает он, не отрывая глаз от книги, которую держит над головой, закрываясь от солнца.

— Проблема со мной.

— Так проблема с тобой или проблема с ней? — спрашивает он, высовываясь из-под книги.

Сидя в тени зонтика, она наклоняется, чтобы смазать ноги нежным кремом, который быстро поглощает ее смуглая кожа. Он отмечает, что после липосакции ее живот позволяет надевать раздельный купальник — даже когда она сгибается, никаких складок.

— Она больше не хочет со мной разговаривать, — говорит она, не отрывая взгляда от своих ног. — Смотрит на меня так, будто мы незнакомы. Это недопустимо, понимаешь? Говорит мне, что ей не нужна другая бабушка. Это правда, я в возрасте, но тем не менее.

— Это неприятно, — говорит он, пряча улыбку. — Учитывая то, что я с тобой сделал. Хочешь, чтобы я с ней поговорил?

— Не говори мне, что ты ничего не заметил! Я занимаюсь твоими дочерьми, пока их мать разъезжает черт знает где, я мила с ними, и вот что я получаю взамен. Даже Анжелика… Не знаю, можно сказать, что Эмма плохо на нее влияет.

— Я спрашиваю, хочешь ли ты, чтобы я с ней поговорил.

— Как бы там ни было, вы, мужчины, никогда ничего не замечаете. Интересно, что я могла такого сделать, что они так на меня окрысились. Меня бы не удивило, если бы они обсуждали меня с матерью по телефону. Я не виновата, что их матери больше нравится возиться с психически больными, к тому же опасными.

— Но я им сказал, что просил тебя составить нам компанию.

— Они не идиотки, знаешь ли.

— Это я хорошо знаю! Прошу тебя… Давай не будем усложнять. С ними нелегко и в обычных условиях. Мне нужен отдых. Знаешь, со временем вы начинаете утомлять. Вы даже не отдаете себе отчета, до какой степени вы утомляете. Целый год я занимаюсь всеми вами, привожу вас в порядок, создаю заново… А теперь мне нужно заниматься еще состоянием ваших душ.

— Что за тон! Это на тебя не похоже. Мне нравится, когда ты такой взволнованный! Ну а если ты хочешь отдохнуть, твое желание вот-вот осуществится: они хотят уехать. Эмма — к своей кузине в Руайан. А Анжелика — на побережье с подругой.

— Что?! Что за глупости?

Он садится в шезлонге. Анна-Мари смотрит на него сквозь солнечные очки. Он поворачивается к океану, стараясь разглядеть дочерей, которые ушли плавать. Два идиота, минимум тридцатилетних, бултыхаются у берега, играя в мяч, три мамаши стоят по пояс в воде, несколько матрасов и других надувных предметов флюоресцирующих цветов, и где-то вдалеке головы дочерей иногда появляются среди волн.