Семнадцать лет назад, вскоре после развода и переезда в дом у подножья Уимблдонского холма, я загорелся идеей построить собственную мастерскую в саду, который граничит с небольшим парком — необычайно тихим для Лондона. Я самонадеянно соорудил шиферную крышу, которая, несмотря на все мои старания, упорно продолжала протекать. Я не был готов к тому, чтобы полностью переделывать крышу, так что в мастерской до сих пор стоят два больших пластиковых поддона: они собирают воду во время дождя и служат мне напоминанием о том, что я не являюсь профессиональным строителем. Здесь я храню многочисленные инструменты, и именно здесь я принялся мастерить стол для Сары. В саду, которому я позволил слегка одичать, я держу три пчелиных улья. Вкус лондонского меда на редкость изысканный: каких только цветов не растет в многочисленных городских садах! В промышленном сельском хозяйстве активно используют химические удобрения, пестициды и гербициды, из-за чего в сельской местности сильно сократилась популяция пчел, да и диких цветов, необходимых для их благоденствия, стало заметно меньше.

Чтобы закончить стол, у меня ушло много недель. С некоторой одержимостью я отполировал его «нулевкой» [12], хотя и не до зеркального блеска, потому что покрыл поверхность только тунговым маслом и пчелиным воском. Главное в изготовлении столешниц — как можно ровнее обстругать края досок, что я делаю вручную, и как можно аккуратнее совместить волокна дерева, чтобы не было заметно стыков. Доски нужно положить друг на друга, совместив обструганные края, и включить позади них яркую лампу — так можно заметить любое, даже мельчайшее расхождение. Здесь не обойтись без хорошо заточенного рубанка. Работать хорошо заточенным и отрегулированным рубанком — сплошное удовольствие. Он словно сам скользит по дереву.

Я долго не мог научиться правильно затачивать лезвие рубанка. Теперь мне кажется, что это элементарно, и я ума не приложу, почему раньше у меня возникали такие проблемы. То же самое бывает, когда я смотрю, как молодые врачи с трудом выполняют простейшие задачи вроде наложения швов. В таких случаях я начинаю считать их совершенно бестолковыми. Но очень легко забыть, насколько важна регулярная практика для формирования навыков. Теорией тут не ограничишься — всему учишься в процессе. Этот механизм задействует имплицитную память, как ее называют психологи. Когда мы обучаемся новому навыку, мозг трудится изо всех сил; это сознательно управляемый процесс, требующий постоянных повторений и расхода огромного количества энергии. Но после того, как навык наконец освоен, мозг начинает координировать движения мышц на бессознательном уровне, отныне мы действуем быстро и эффективно. Когда мы используем новый навык, теперь активизируется лишь небольшой участок мозга. Впрочем, доказано, что, например, в мозгу профессиональных пианистов область, отвечающая за управление кистями рук, становится гораздо более развитой, чем у пианистов-любителей. Таким образом, в процессе обучения меняется сама структура головного мозга. Это прописная истина, о которой мы словно позабыли, значительно сократив количество рабочих часов в расписании хирургов-практикантов. Во всяком случае, именно это происходит в Европе.

Для того чтобы склеить доски, я использовал метод клеевого соединения с притиркой (края притираются друг к другу, чтобы клей распределился равномерно), после чего на сутки прижал их друг к другу струбциной. Ножки прикрепил к раме с помощью деревянных гвоздей.

Сделанный из дуба стол вышел очень тяжелый и прочный. Распиливая древесину вместе с приятелем, я проследил, чтобы распил получился радиальный и на досках был заметен благородный узор из древесных волокон, который отличает самую дорогую дубовую мебель. Когда я привез Саре стол, она осталась чрезвычайно довольна результатом, а немного погодя прислала мне фотографию. На снимке Сара сидит за столом, держа на руках полуторагодовалую дочку, которая что-то рисует кистью на бумаге и радостно улыбается.

Конечно, я смогу заделать трещину так, что ее никто даже не заметит, хотя для этого, вероятно, придется заново обработать всю поверхность столешницы.

* * *

Не уверен, откуда у меня появилась любовь ко всяким поделкам и даже некоторая одержимость ими. На уроках труда в школе я ненавидел столярные работы: мы не могли выбирать, что именно мастерить, и в конце четверти приносили домой однотипные безвкусные подарки для родителей — шаткие книжные этажерки, нелепые стеллажи для хранения яиц или же подпорки для книг. Это неизменно вызывало у меня чувство стыда: мой отец коллекционировал картины, книги, антиквариат, у нас дома было много дорогих изысканных предметов искусства, и я знал, как неуместно будут выглядеть на их фоне мои школьные поделки из дерева. А еще отец был знатным халтурщиком: он любил все чинить самостоятельно, заляпывая клеем все вокруг. Вся семья безжалостно насмехалась над его тщетными стараниями, но его энтузиазм, его частые неудачи и те редкие случаи, когда ему удавалось добиться желаемого результата, определенно заслуживали уважения.

Он был первопроходцем среди мастеров-любителей еще задолго до того, как появились первые строительные супермаркеты. Однажды я застал его за починкой ржавого кузова потрепанного «Форда». Отец заполнял дыры в металле строительной пеной, приклеивал поверх кухонную фольгу, которую потом красил глянцевой краской. Вся эта конструкция отвалилась, стоило ему выгнать машину из гаража.

Не считая школы, первые мои попытки что-либо смастерить из дерева относятся к периоду, когда мы с родителями жили в Схевенингене (морской курорт в Голландии). Мне было лет семь-восемь. Я подбирал на пляже выбеленную морем древесину и выпиливал лодочки, а перила для них делал из крохотных гвоздиков, купленных в местном строительном магазине. Единственной фразой, которую я выучил на голландском за всю жизнь, была: «Kleine spijkes, alsjeblieft» — «Маленькие гвозди, пожалуйста». Я брал лодочки с собой в ванну, но они неизбежно переворачивались кверху дном.

На нем имелись вполне симпатичные печати, отдаленно напоминавшие некоторые работы Курта Швиттерса в стиле мерцизм. Ящик этот долгие годы простоял в гараже родителей, храня последние пожитки брата моей матери, который во время войны был летчиком-истребителем. Дядей он был потрясающим; через много лет после окончания войны он умер от алкоголизма.

Кофейный столик пришелся по вкусу моему брату, который захотел, чтобы я сделал такой же и для него, и я согласился, попросив взамен деньги на рубанок. Так и понеслось. Моя мастерская нынче забита всевозможным инструментом — для работы по дереву и по металлу, для обработки камня, для строительных и слесарных работ. Тут у меня три токарных станка, радиально-отрезной станок, ленточная пила, фрезерный станок, не считая электроинструментов и ручных приспособлений. У меня есть специализированная лучковая пила из Германии и баснословно дорогое долото из Японии, которое чертовски сложно заточить правильно. Одно из главных разочарований в моей жизни состоит в том, что почти не осталось инструментов, которые я мог бы купить, — столько всего накопилось за годы. Чтение каталогов с инструментами в поисках нового приобретения (моя жена Кейт, антрополог по профессии, называет это «инструментальным порно») стало для меня одной из утраченных радостей молодости. Теперь все, что мне остается, — это чистить и затачивать имеющиеся инструменты, но я ни за что не хотел бы снова стать молодым и заново пережить все тревожные и неловкие моменты, связанные с этим периодом. Я редко бываю на сто процентов удовлетворен результатом своих трудов: глядя на готовое изделие, я замечаю обычно лишь множество недочетов. Но это, конечно же, означает, что мне есть куда совершенствоваться.