* * *

— Первый пациент — мистер Сунил Шретра, — начал утреннее собрание один из младших врачей, знакомя всех с недавно поступившими пациентами. — Сперва его положили в больницу Норвик, а потом привезли сюда. Правша, шестьдесят шесть лет. Пять дней назад потерял сознание. При осмотре…

— Погодите! — воскликнул я. — А что случилось после того, как он упал в обморок? Он с тех пор так и не приходил в себя? Что с неврологическими проявлениями?

— Он был на искусственной вентиляции легких, сэр.

— Так, а со зрачками что?

— Четыре миллиметра и не реагируют, сэр. Никаких моторных реакций.

— То есть получается, у него наступила мозговая смерть?

Он нервно поглядывал на меня, не зная, что ответить. В непальском законодательстве нет такого понятия, как мозговая смерть.

— Да, сэр, — сказал Бивек (ординатор, всегда полный энтузиазма), желая помочь запнувшемуся товарищу.

— И зачем же его перевели к нам из той больницы, если у него наступила смерть мозга?

— Он поступил к нам из дома.

Какое-то время я молчал, пытаясь сообразить, что к чему.

— Его отправили домой вместе с аппаратом искусственной вентиляции легких? — скептически спросил я.

— Никак нет, сэр. Родственники все делали вручную.

Другими словами, родственники забрали домой пациента с умершим мозгом и безостановочно сдавливали присоединенный к эндотрахеальной трубке дыхательный мешок, чтобы насыщать легкие кислородом (насколько это было возможно).

— И теперь они принесли его сюда?

— Да.

— Что ж, давайте тогда посмотрим на снимок.

На стене перед нами показался подрагивающий тусклый снимок. На нем было отчетливо видно огромное пятно от летального — в этом не возникало никаких сомнений — кровоизлияния.

— И что произошло дальше?

— Мы сказали, что ничем не можем ему помочь, так что они снова забрали его домой.

— Давайте следующего пациента.

Я давно заметил, что пациенты, чье состояние было самым плачевным — те, что должны были вот-вот умереть, — частенько пропадали из отделения интенсивной терапии. Я никак не решался спросить, что с ними происходит, и только через какое-то время узнал, что обычно родственники забирают таких пациентов, при необходимости сдавливая вручную дыхательный мешок, чтобы те могли умереть с достоинством у себя дома в окружении любящей семьи, а не в безликой больнице. Это показалось мне гуманным решением проблемы. К сожалению, сложно представить, чтобы в Англии позволялось нечто подобное.

Вернувшись в Оксфорд, я отправился проверить дом смотрителя шлюза. Со смешанными чувствами я шел по тропе мимо безмолвных лодок, пришвартованных к берегу. Капли дождя падали с угрюмого серого неба в невозмутимую зеленую воду канала. В воздухе пахло мокрой опавшей листвой. Кое-кто из друзей сказал, что я спятил, раз решил привести в порядок это место после полувекового запустения. Если учесть весь мусор, накопившийся в саду за полсотни лет, и отсутствие удобного подъезда к дому, мне придется вложить очень много труда и денег. Всю сантехнику выдрали воры, заработавшие несколько жалких фунтов на содержавшейся в ней меди, штукатурка со стен местами отвалилась, а оконные рамы сгнили. Старые бакелитовые электрические розетки и выключатели не работали. Крыша осталась нетронутой, но лестница и многие половицы в трех спальнях были насквозь проедены личинками древоточца.

На изготовление новых окон у меня ушло несколько месяцев. Я смастерил отменные рамы — не обычные прямоугольные, а с килевыми арками. Застеклить их было непростой задачей, отнявшей немало времени. Перед отъездом в Непал я вместе с украинским коллегой, с которым мы давно стали друзьями, выломал старые окна и аккуратно установил на их место новые. Пока я был в Катманду, вандалы их разбили. Полагаю, они сделали это назло мне — в знак мести за металлические решетки, установленные мной изнутри. Как бы то ни было, ворам удалось раздвинуть прутья решетки на окне с тыльной стороны дома, и они все-таки проникли внутрь. К счастью, я предусмотрительно сложил все самые ценные электроинструменты в два огромных стальных ящика с надежными замками. Катить их по узкой бечевой дороге на тележке было нелегко, в какой-то момент один из сундуков, весивший почти сотню килограммов, едва не угодил в канал.

С другой стороны, моя старшая сестра — выдающийся специалист по истории архитектуры — заметила, что килевые арки не очень-то подходят по стилю к этому дому. Возможно, вандалы разделяли непреклонные взгляды моей сестры относительно архитектурного наследия.

После этого я решил установить снаружи металлические роллеты, что полностью разрушило мое первоначальное намерение украсить дом нарядными арочными окнами. Тогда вандалы переключили внимание — когда я снова был в отъезде — на дорогие мансардные окна с многослойными стеклами. Они залезли на крышу, переломав в процессе немало черепицы, а затем пробили одно из окон куском массивной водопроводной трубы. Насколько я мог судить, это было сделано просто ради удовольствия, а не для того, чтобы проникнуть внутрь, — так сказать, из любви к звуку бьющегося стекла. Я утешал себя мыслью о том, что у подростков лобные доли мозга еще не полностью миелинизированы (то есть нервные волокна не полностью покрыты защитной миелиновой оболочкой). Именно этим принято объяснять то, почему молодые люди получают такое удовольствие от рискованных поступков: лобные доли их мозга — место, которое контролирует социальное поведение человека и просчитывает соотношение между потенциальным риском и пользой, — не развились окончательно, в то время как повышенный уровень тестостерона, связанный с половым созреванием, подталкивает юношей к агрессивным поступкам (пускай даже всего-навсего по отношению к окнам ручной работы), готовя их к дракам и соперничеству, что с точки зрения эволюции является необходимым условием поиска партнера.

Каждый раз, подходя к дому, я не могу отделаться от нехорошего предчувствия. Что на этот раз пострадало? Сломали маленький грецкий орех или обломали ветки с яблонь? А может, вскрыли металлические роллеты? В прошлом я всегда переживал, когда разряжалась батарея мобильного телефона или он оказывался вне зоны доступа сети: меня пугало, что с одним из моих пациентов может что-нибудь приключиться. Теперь же я переживаю, что кто-нибудь из дружелюбно настроенных соседей — тех, что живут на лодках, — или полицейский сообщит об очередном нападении на дом. Я убеждаю себя, что нелепо переживать из-за какого-то ветхого дома, особенно если учесть, что из ценного в нем только строительные инструменты, надежно запертые в стальных сундуках. Я стараюсь напоминать себе обо всем, чему научили меня годы работы врачом, в том числе в беднейших странах, таких как Непал и Судан. Однако, несмотря на все это, постепенно я стал воспринимать капитальный ремонт как тяжкое бремя. Мысли об этом доме начали пробуждать во мне отчаяние и чувство беспомощности, а ведь я надеялся, что он придаст моей жизни смысл после ухода из медицины.