– Что, странно? – вмешался леший.

Он что, мысли читает? Или Кар это вслух сказал?

– Мне кажется, что этот Хемуасет – старший сын Рамсеса Великого. Выдающийся ученый и мудрец. Верховный жрец Птаха Мемфисского и главный царский архитектор. Строитель храмов Амона в Фивах, Серапеума в Мемфисе и этого города, Пер-Рамесеса.

– Эвон как, – уважительно протянул Вареникс. – А чего странного-то?

Мальчик пожал плечами:

– Я читал, что он вроде бы покоится в Мемфисе, прямо в Серапеуме, который Хемуасет и возводил.

– Так бывает, – вмешался Стир. – У нас в Ахайе иногда возводят ложные гробницы, чтобы почтить память выдающегося человека. Кенотафами называются.

Он просеменил к саркофагу и дунул на него, чтобы удалить пыль да паутину. Рапсоду хотелось получше рассмотреть гроб, где упокоился столь выдающийся человек древности.

– Осторожно! – воскликнул Кар, зажмурившись и закрывая пальцами нос и уши.

Клубы пыли взлетели под своды помещения.

Стир Максимус громко чихнул.

– Погляди-ка, никого там нет? – попросил вполголоса Гавейн.

Парсифаль осторожно, чтобы не выдать себя, высунул нос из пещеры, находившейся рядом с той, куда зашли их будущие жертвы.

– Вроде как пусто.

– Чудненько. Тогда начнем?

– Пожалуй, – как-то вяло согласился блондин.

Крепыш состроил ему зверскую рожу.

– Гляди у меня, тютя. Не приведи Хонсу, снова напортачишь!… Своими руками убью!

– А я чего? – стал оправдываться молодой человек. – Я ничего. Когда я тебя подводил?

– Ты че, прикалываешься?! – диким зверем взревел Гавейн, задыхаясь от бешенства. – А кто…

– Тсс, – приложил палец к губам Перси. – Слышишь?

В соседнем помещении кто-то надрывно чихал. Вероятно, именно это обстоятельство способствовало тому, что вопль крепыша остался не услышанным неприятелями.

– Чегой это они? – не понял бородач. – Копают? Ищут?

– Откуда мне знать? – хмыкнул блондинчик. – Я сквозь стены видеть не умею. Не то что наш понтифик.

– Ну-ну, – погрозил кулачищем Гавейн. – Ты на батюшку не очень-то наезжай, елы-палы. А то живо схлопочешь по первое число.

– Стукач! – прошептал Парсифаль и сплюнул.

С кем на дело идти приходится. Шваль, клятвопреступник, изменник. И туда же, в рыцари Стоячих Камней.

Внезапно по спине пробежал холодок. Блондин поежился.

Рядом натужно закашлялся его напарник.

– Ох, м-мать перем-мать! – задыхаясь, просипел крепыш. – Ничего не вижу! Никак, помираю!

Парсифаль ощутил то же самое.

Свет в пещере померк. Сначала погасли факелы, а вслед за ними, помигав, потухли и «вечные светильники».

– Хонсу-Милостивец! – вскрикнул юноша, чувствуя, как жуткий холод поднимается от ног к сердцу.

– Не дрейфь, Перси, прорвемся! – попытался приободрить его Гавейн. – И не из таких передряг вылезали. Вперед, закончим задание, и сразу наверх.

На ощупь они выбрались из своего укрытия и, с трудом передвигая вмиг отяжелевшие ноги, вдоль стены пробрались в ту пещеру, где схоронились их недруги.

Там тоже не было видно ни зги.

Но только поначалу.

Потому как спустя мгновение пещера осветилась неровным голубоватым сиянием.

Нечто расплывчатое и продолговатое вышло из ниоткуда и зависло над темным монолитом саркофага. Оно как будто колебалось, не зная, куда же ему податься.

Парсифаль с перепугу ткнул пальцем в Гавейна. Дескать, бери его, а меня не трогай. Искоса блондин заметил, что бородач сотворил то же самое, показав на него. Вот же зараза!

Тогда, не сговариваясь, оба рыцаря направили персты указующие на первого, кто им попался на глаза.

По какой-то злой прихоти это был… проклятый серебряный осел.

Голубой призрак тихонько вздохнул (или это только показалось?) и поплыл в сторону длинноухого. Завис над ним, словно оценивая, достоин ли тот принять этакую ценность. И с жалобным звоном рассыпался на мельчайшие частички, призрачным дождем пролившись на голову четвероногого.

Осел замер, прислушиваясь к тому, что происходило внутри его организма.

А затем…

Дельфийский кошмар повторился!

Длинноухая скотина засветилась.

Засияла холодным светом. Но на сей раз не серебристым, а голубым.

И снова глаза ишака зажглись зловещим красным огнем.

Миг – и вот он уже раздвоился.

Одна его часть оставалась в ослиной ипостаси. А рядом с длинноухим ишаком твердо стоял на ногах сотканный из голубого сияния величавого вида мужчина. Лысый и облаченный в жреческие одеяния.

Вот он повернул голову в сторону Гавейна и Парсифаля и вытянул к ним правую руку.

– Именем отца моего Осириса-Рамсеса Усермаатра! Взять их!

Невидимые могучие руки приподняли рыцарей Стоячих Камней над полом и, раскачав, что есть сил сшибли лбами.

И свет померк в их глазах…

– Ну и далеко нам еще идти? – хмуро поинтересовалась воительница.

– Не очень, – сообщил Эомай. – Хотя, конечно, братья могли бы разместиться и в другом месте, поближе.

Собеседница кивнула в ответ.

Забрались Святой Симаргл знает куда. Портовый район Таниса не вызывал особого доверия.

Да и вообще, не нравилась ей вся эта история с подметным письмом, уведомляющим, что в портовой таверне «Золотой Гор» остановилось несколько Меченосцев, совершающих паломничество к гробнице царицы Савской и желающих встретиться с собратом.

Отчего было не передать послание прямо из рук в руки?

А главное, на месте нет всех членов их маленького отряда. Кар со своими спутниками до сих пор не вернулся. И Будря подался их разыскивать.

Зато вон сестра беззаботна и весела.

Понятное дело, рядом с милым дружком она ни о ком другом не думает.

В порту меж тем шла своя жизнь.

Шипели и дымились куски мяса, в чанах бурлила фасолевая похлебка, разогревалось пряное вино, харчевни бросали из дверей красноватые отблески очагов.

Накрашенные женщины, перегнувшись через подоконники, громко зазывали клиентов развлечься.

Миновав эту часть порта, Эомай шел теперь через склады, выходившие прямо к пристаням.

Порасспросив дорогу, рыцарь уже свернул в сторону моря, и через пять минут они были бы уже у «Золотого Гора», как вдруг откуда-то из-за пакгаузов прямо на них вывалилась пьяная компания, и все трое в мгновение оказались в самом центре потасовки.