Часто жесткая и либеральная ментальность сталкиваются лбами, когда людям необходимо принять совместное финансовое решение. Одна моя знакомая выросла в относительно богатой семье, благосостояние которой резко упало после того, как ее отец навсегда потерял работу. При этом родители ее супруга принадлежали к низам среднего класса, но на глазах сына неуклонно улучшали свое финансовое положение. Сейчас жена, с ее травмирующим опытом рухнувшего уровня жизни семьи, постоянно беспокоится о деньгах. А ее муж, напротив, считает, что с каждым годом жить становится все лучше, и тратит соответственно. Напряженность в связи с деньгами, присутствующая в их браке, отражает их более строгое или расслабленное отношение к предмету, прямо вытекающее из контраста между культурами семей, в которых они росли.

Понимание различий между относительной жесткостью и свободой полезно также в отношениях с родственниками и друзьями. Одна из моих студенток – американка корейского происхождения. Хотя она родилась и выросла в либеральных Соединенных Штатах, в ее корейской семье придерживаются строгих порядков. Перед тем как ввести в семью своего бойфренда, американского ирландца, получившего либеральное воспитание, ей пришлось преподать ему краткий курс соответствия жесткой ментальности. Поклоны следовало адресовать только старшим, но ни в коем случае не младшим членам семьи. За ужином родители предложат ему единственную стопку и очень удивятся, если он нальет себе еще. Вдобавок сдержанных родителей может ошарашить его привычная громогласность. Но зато ее встречи с семьей бойфренда проходили без каких-либо формальностей. Родители с удовольствием угощали ее коктейлями и болтали с ней, будто старые друзья. В обществе его родных ей нужно было привыкать быть более непринужденной, разговорчивой и естественной, отказываясь от строгих норм этикета в общении, которым научили ее родители.

Эти поведенческие особенности наглядно показывают, что столкновение жесткого и свободного может стать источником напряженности и даже раздражения в отношениях. Но понимание своих культурных корней позволило этой паре лучше справляться с этим. Например, знание преобладающей ментальности каждой из семей помогало подготовиться к посещениям родных.

•••

Нет ничего удивительного в том, что столкновения между жесткой и свободной культурами особенно распространены в заграничных путешествиях. Так, мою коллегу-голландку поразили некоторые поведенческие ограничения, с которыми она столкнулась, переехав жить в Германию. Сначала она не могла понять, почему соседи отчитали ее за то, что в воскресный день она меняла колеса на парковке (оказывается, по воскресеньям бытовыми делами не занимаются), или почему ей не разрешают переставить местами мебель в ее классе (потому что есть подробные правила противопожарной безопасности). В конце концов она осознала, что ее либеральная голландская ментальность лоб в лоб сталкивается с жесткой немецкой. С другой стороны, я вижу, насколько трудно приходится студентам-азиатам с их жесткой ментальностью в условиях довольно беспорядочно устроенных американских университетов. «А что положено по правилам?» – то и дело спрашивают они у меня. Разумеется, и наши исследования показывают, что чем больше «культурная дистанция» между домом и принимающей стороной, тем труднее идет процесс адаптации. Более плавному переходу помогает знание причин этих культурных различий.

То же относится и к людям двух культур – тем, кто регулярно перемещается из одной культуры в другую и обратно. Например, я знаю иммигрантов в первом поколении, которым приходится то и дело переориентироваться в разных культурных кодах. В домах их родителей принята жесткая ментальность, а для взаимодействия с друзьями и даже преподавателями в учебном заведении им настоятельно необходимо переходить на либеральную. Неудивительно, что такое постоянное переключение иногда дается тяжело. Одна из моих знакомых вспоминала, что каждое утро, сев в школьный автобус, она снимала хиджаб и красилась перед переходом в свободный мир школы, а по пути домой из школы выполняла обратный ритуал. Концепция «жесткость – свобода» помогает идентифицировать проблемы людей двух культур и помочь им примирить в себе различные миры.

К какой бы из культур (или даже к двум сразу) ни относился человек, он может использовать знание о жестком и более свободном для того, чтобы сделать лучше собственную жизнь. Замечаете ли вы роль, которую играют стереотипы жесткости и свободы вашей жизни? Вспомните, кто нервирует вас дома, на работе или на рождественских ужинах у родных. Может быть, один из важных факторов разлада – некое несоответствие между вами по принципу «жесткость – свобода»? Ситуацию можно в корне изменить, если спокойно поразмышлять о том, что сосед, коллега или родственник считает серьезной угрозой. Хотя абсолютно все виды поведения, которые вы считаете досаждающими, невозможно оправдать культурными особенностями, точка зрения «почему?» вместо «какого х..?» может оказаться более полезной. Теория «жесткость – свобода» совершенно не предназначена для дальнейшего укрепления стереотипов при помощи культурных ярлыков. Она помогает развитию большей чуткости по отношению к тем, кто с нами в чем-то не совпадает.

Что делает общество счастливым? Этот вопрос мучает философов еще с античных времен. Аристотель, Сократ и Платон (примерно IV век до нашей эры) полагали счастье главным смыслом существования человека, что перекликается с прозвучавшей на несколько столетий раньше идеей Будды о том, что «удовлетворенность – величайшее благо».

Поиски счастья развернулись в полную силу на заре эпохи Просвещения. В трактате 1725 года «Исследование о моральной праведности и неправедности» шотландский философ-моралист Фрэнсис Хатчесон первым сформулировал представление об идеальном обществе как о «наибольшем счастье наибольшего числа людей». Над тем, каким образом обеспечить коллективное счастье или, как принято говорить в наши дни, психологическое благополучие нации, задумывался и английский философ-утилитарист Иеремия Бентам (1748-1832). И, конечно же, право на счастье, наряду с жизнью и свободой, вошло в число «неотъемлемых прав», закрепленных Декларацией независимости США. Более того, Томас Джефферсон полагал, что «забота о человеческой жизни и счастье… это первая и единственно законная задача любого правительства».

В XXI веке поиски общественного счастья получили дополнительный импульс. Мнения о том, как сделать счастливыми граждан и общество в целом, высказывают экономисты, философы, психологи, нейробиологи и политики. В 1998 году Мартин Селигман с коллегами выделили специальную область знания – позитивную психологию, единственная задача которой – помощь людям в обретении счастья и смысла жизни. Сегодня во многих странах психологическое благополучие рассматривается в одном ряду с национальным благосостоянием в качестве важнейшего показателя развития и прогресса. Тренд зародился в 2005 году, когда правительство Бутана стало рассчитывать индекс «Валовое Национальное Счастье (ВНС)». В последние годы тут и там по всему миру возникают «министерства счастья» и «центры счастья», а тем временем нейробиологи вносят свою лепту в общее дело, изучая, как выглядит счастье в человеческом мозге. С подачи самого далай-ламы психиатры Висконсинского университета во главе с Ричардом Дэвидсоном изучают воздействие медитации на активность головного мозга буддистов с применением функциональной МРТ и ЭЭГ.