Девушка пошевелилась и поежилась во сне, словно замерзла. Герман обнял ее и прижал к себе. Алина придвинулась к нему и благодарно вздохнула. От ее волос тонко пахло жасмином, и этот запах неожиданно показался ему знакомым. Будто Герман когда-то уже обонял его — именно такой и исходящий от женских волос и кожи. Очень давно, может быть, не в этой жизни. Этот аромат пробудил одновременно и нежность, и отчаяние, и отчего-то чувство вины. Этими ассоциациями повеяло, словно ветерком, из далекого прошлого, и как Герман ни пытался вспомнить, с чем или кем они связаны, так и не смог. Поддавшись наваждению, он поцеловал Алину в висок, а затем зарылся лицом в ее волосы.

Разбудил ли он ее случайно, или она сама проснулась — это потом уже не казалось важным. А важным было то, что Алина не ушла, не рассердилась, не прервала его ласки, а ответила на них и даже перехватила у него инициативу, когда первая коснулась его губ поцелуем.

Наверное, так и должно было случиться. Наверное, они и должны были встретиться, словно после долгой разлуки, узнать ту нежность, которую они, кажется, словно уже дарили когда-то друг другу, вспомнить забытые клятвы. Наверное, так уже было — молчаливые признания, засвидетельствованные заглянувшей в окно луной и запечатанные горячими поцелуями, жасминовый аромат, пробуждающий смутные воспоминания, соскучившиеся по телам друг друга руки, немые вопросы и ответы во взглядах. Все это будто уже было — в первый и одновременно в тысячный раз.

Алина на этот раз уснула первой, а Герман еще долго лежал без сна, тихонько перебирая пальцами ее волосы и целуя девушку в висок, когда ему казалось, что она видит тревожные сны. Ему уже не хотелось, чтобы она уезжала утром. Хотелось, чтобы осталась с ним. Навсегда.

Сны в ту ночь были неприятные и веющие бедой. Алина вновь увидела Элизабет, но на этот раз видения оказались хаотичными, обрывочными и тревожными.

Она видела, как, будучи Элизабет, бежит по городским улицам, прижимая к груди завернутый в тряпку тяжелый предмет, очертаниями напоминающий книгу. Только это была не книга. Девушка чувствовала через ткань холод металла и рельефную чеканку. Предмет был тяжелым, и она крепко прижимала его к себе из боязни выронить. Элизабет задыхалась от бега и то и дело оглядывалась, словно опасаясь погони. Но беда поджидала впереди в виде перегородивших ей путь городских стражников и священника, который вскинул руку в повелительном жесте. Когда Элизабет оглянулась, увидела, что сзади ей тоже отрезали путь. Она заметалась в ловушке, сжатая с двух сторон каменными стенами домов. В отчаянии стучала в наглухо запертые двери, кричала и молила, но никто ей не открывал. Стражники, подбадриваемые выкриками священника, неторопливо приближались с обеих сторон, зная, что она никуда не сможет деться, и наслаждаясь ее агонией. Когда девушку схватили, она закричала. Но с ее уст сорвались не проклятия и мольбы, а сожаления, адресованные бедному отцу.

Словно со стороны, вне тела Элизабет, Алина увидела другую сцену — погром в знакомой аптеке. Закованные в латы стражники под причитания растрепанного и босого отца рубили и крошили флаконы, прилавки и полки. А за этим со стороны наблюдали не только жители, но и священнослужители. Она это не видела, но поняла, что ее отца затем казнили, выдвинув нелепые обвинения в колдовстве, манипуляциях с ядами и пособничестве в убийстве нерожденного младенца. Горе пополам с негодованием захлестнуло ее: отец никогда не продавал яды и тем более не помогал кому-то освободиться от нежелательного бремени! Но затем Элизабет увидела, как относит приготовленный отцом таинственный сверток в таверну, чтобы встретиться с взволновавшим ее незнакомцем. И поняла, что в свертке находилось снадобье для любовницы Диего, пожелавшей избавиться от плода их греха.

Затем Алина вновь увидела мир глазами Элизабет. Измученная пытками, обессиленная и израненная, она, однако, не позволила себя сломать и так и не призналась в выдвинутых ей обвинениях в сговоре с дьяволом. Когда Элизабет, босую, растрепанную, истерзанную пытками, вели к месту казни, она остановилась перед собравшимися на городской площади горожанами и выкрикнула слова о том, что лишь пыталась спасти город и его жителей! Облегчило ли ей это сердце, отягощенное виной за смерть отца, разбитое предательством любимого и неверием горожан? Немного. Но гораздо больше утешения ей принесли проклятия в адрес того, кто ее предал и кого она любила. Не жить ему долго. Умрет он так же в муках, с ее именем на устах.

Проснулась Алина от аромата кофе и жареных гренок. Германа рядом не оказалось. Она села на диване и потянулась. Несмотря на тревожные сны, девушка была счастлива. Ее тело еще помнило ласки Германа, на коже остался его запах, а губы пылали от его поцелуев.

Услышав шаги, Алина поспешно натянула на себя одеяло и тут же услышала смех.

— После того, что между нами было, ты продолжаешь стесняться?

— А что между нами было? — невинно спросила она.

— Ну как… — задумчиво произнес Герман, присаживаясь на краешек дивана у нее в ногах. — Дай-ка подумать. Твои вопли на Чертовом мосту, которым я был свидетелем, — это раз. Моя позорная ночевка в яме, которой свидетельницей была ты, — два. Поездка автостопом на рассвете на маяк, что уже романтично — три. Побег от крыс по подземным туннелям… Тебе мало? На фоне всего этого ночные шалости — это уже даже не «а что между нами было?», а почти семейные отношения.

— Рада, что ты в хорошем настроении! — засмеялась Алина. — Похоже, тебя ничто не беспокоит в плане здоровья.

Уже во второй раз она смогла обойтись без матрешек. Откуда-то пришло ощущение, что она поступает верно, беря боль другого человека на себя, а не перенося ее на бездушный материал. И, как ни странно, ей не было так плохо, как раньше. Словно боль, попадая в ее тело, растворялась. Единственное, что Алина чувствовала после этих «сеансов», — усталость и упадок сил.

— Хорошо у тебя получается… лечить, — усмехнулся Герман. — Но одно меня все же беспокоит — голод. Только не обольщайся тем, что я якобы умею готовить. Кофе, яичница и гренки у меня получаются. Остальное — нет.

— Для завтрака большего и не нужно!

— Если я умею готовить завтраки, а ты — обеды, то мы друг друга нашли. Ужинать можно и в ресторанах.

— Можно, — согласилась, подыгрывая ему Алина. — Только если они находятся в приличных местах, а не в космосе, на верхушке айсберга или в кратере вулкана. Я уже поняла, что жизнь аудиторов скучная, поэтому они ищут себе экстремальные развлечения.

— Обещаю, что на этом экстрим закончится. Я больше за цивилизованный отдых, — улыбнулся многообещающе Герман, а затем хлопнул в ладоши. — Завтрак остынет! Холодные гренки — уже не гренки. Я тут тебе купил кое-что, пока ты спала. Закутанная в волосы ты очень красивая, но, думаю, теплее будет в одежде.

С этими словами мужчина положил рядом на кровать пакет.

— Обувь взамен промокших кроссовок и кое-какая одежда. На поиски поприличней не было времени, взял то, что продавалось на местном базаре. Потом обновим тебе гардероб в хорошем магазине.