В Париже – первый день настоящего лета. Жара обнажает и увлажняет тела. Вдруг на память снова приходят Корсика и Стивен. Я удивлена, потому что в последнее время я меньше думаю об этом. Один поцелуй – и всплывают воспоминания. Сейчас был бы год.

– Год – это какая свадьба, ситцевая? – спрашиваю я у Лили.

– Год? Даже не знаю… Резиновая! Ты так и не получала ответа от своего незнакомца?

– Никаких вестей, – говорю я уверенно.

– Странно… Я была уверена, что он поймет твое послание…

Ватага юных американцев, сидящих через несколько рядов позади нас и шумящих все громче и громче, начинает размахивать флажками своей страны, они по очереди поднимают кружки с пивом. Они приглашают нас к себе за столик. Неужели они видели, как мы целовались? Почему такое возбуждение?

Они объясняют, что у них национальный праздник – на десять дней раньше нашего. Мы вежливо благодарим их за приглашение. Лили замечает, что они хорошенькие, я – что они пьяные. Мы возвращаемся пешком, заранее распевая Марсельезу.

4 июля, я боюсь этой даты.

Шум мотора, смешанный с раскатами грома, оглушает. Слишком тесное ожерелье врезается в шею. Живот болит, я держу его рукой, и вдруг ладонь опускается между ног. Кровь идет сильно, и внезапный крупный план руки пугает меня. Дыхание мое становится частым, как у собак. Человек, который сидит рядом со мной, – без лица. Он кладет руку мне на плечо, и я ее не чувствую. Я слышу один только его искаженный голос, который звучит в закрытом салоне: «Иди со мной».

Теперь машина потеряла контроль. Передо мной мигают две огромные фары. Истошно вопит клаксон, как крик парохода, выходящего в море. И я погружаюсь в белый свет, который заполняет мою ночь, и я взрываюсь в бездне.

Я разом просыпаюсь в своей кровати, одинокая и испуганная. Прижимаю к животу согнутые ноги, обхватываю их руками сильно-сильно. Подтягиваю подбородок к груди, сворачиваюсь калачиком, закрываю глаза и прячусь. Потом шепотом в ночной тишине бормочу: «Я так больше не могу, не могу…»

Утром я вспоминаю свой сон. Ничто не прекратится, если я не буду искать. Ни кошмары, ни тревога, ни мощные ощущения дежавю. Я должна снова обрести спокойствие, чтобы жить лучше, чтобы работать, чтобы сохранить физическое и психическое здоровье.

Я должна дойти до конца. Я вскрою эту тайну, которая меня захватила, найду проблеск в этих противоречивых объяснениях. Я хочу прогнать страх и эти образы другой – не моей – жизни. Все это не плод моего воображения, не работа моего разума. Как я ни ищу, я не вижу в этих мечтах никакой символики, эти ощущения никак не принадлежат мне. Эти образы, пристрастия полностью и окончательно чужды мне. Я буду следовать интуиции.

Я принимаю решение – самостоятельно установить личность моего донора, довести это расследование до конца.

Я звоню Генриетте, чтобы она дала мне координаты начальника клиники, ответственного за кардиологический корпус, где прошла моя операция по пересадке.

– А что, что-то не в порядке?

– Я вам объясню.

Встреча назначена, я увижу знаменитого профессора в его кабинете в госпитале Сен-Поль через десять дней.

Я звоню Пьеру-ясновидящему Он прекрасно меня помнит. Я хотела бы назначить еще одну встречу. Он проявляет безупречную честность, еще более укрепляющую мою веру в него, и отвечает, что это слишком рано, что прежде, чем увидеться снова, надо подождать, по крайней мере, до конца года. Я информирую его о том, что со мной происходит, и о том, что его предсказания сбываются. Он доволен и спрашивает меня, как я поживаю. Меня мучит беспокойство, но физически все в порядке. Кстати, я помню, что он увидел ухудшение моего состояния, но также и выздоровление. Когда?

– Основной предел ясновидения – это время, дорогая Шарлотта. Трудно с точностью предсказать хронологию того, что мы видим. Чем значительнее событие, тем больше оно воздействует на время. Чаще всего видна краткосрочная перспектива и главное. Не волнуйтесь. Все уляжется, и к вам придет любовь, со всеми ее неожиданностями… Перезвоните мне на будущий год, я с удовольствием вас повидаю.

Прежде чем повесить трубку, я задаю Пьеру последний вопрос:

– А что вы отвечаете скептикам, тем, кто не верит в ваши предсказания?

– Что они правы и надо хранить верность своим убеждениям.

Но моя цель – не убедиться, а просто констатировать. Настоящие ясновидящие – это медиумы, они связывают человека с тайной, с магией жизни, которая им еще неподвластна, с этой энергией, которая связывает нас друг с другом. Они упреждают, они улавливают, у них другое восприятие времени. Тайна жизни имеет своих посланцев. Но люди отбрасывают то, чего они не понимают…

Я дала согласие играть в театральной пьесе Шелага Стивенсона «Память воды», в постановке Бернара Мюра.

Пьеса одновременно забавная и серьезная.

Режиссер в высшей степени талантлив, история интригующая. Три сестры с различными судьбами теряют друг друга из виду, потом встречаются на похоронах матери. В семейном гнезде, где еще бродит призрак усопшей, пока сестры роются в обломках жизни, прошлого, детства, его драм и комедий, возникают глубоко зарытые воспоминания. Название пьесы, ее тема и сходство с моей собственной жизнью волнуют меня. Я ничего не говорю об этих ощущениях и концентрируюсь на роли. Репетиции начинаются через несколько месяцев. Мы будем играть в начале 2007 года.

Перспектива меня радует. Я снова увижу публику, ее тепло, ту форму любви, которая так трогает меня и вызывает зависимость, огни рампы, немного слепящие, погружающие сцену в нереальный свет.

Мое лицо и тело уже мало напоминают о той девушке, которой я была еще не так давно. Трансплантация и побочный эффект тритерапии изменили мою фигуру, накопился лишний жир. Я чувствую себя уродливой. Я не хочу возвращаться на сцену в таком виде. У меня щеки как у хомяка. Жировые отложения на скулах до самого подбородка делают мое лицо шире. Мешки под глазами утяжеляют взгляд. Живот стал круглым и плотным, как у беременной. Зато ноги совсем лишены жира, они поджарые, тонкие и мускулистые, как и руки. Я – лягушка с плоским лицом, с маленькими голубыми глазками и широкой улыбкой. Волосы у меня густые и блестящие, яркие от природы, по крайней мере, есть за что спрятаться.

Я записываюсь на прием к двум пластическим хирургам, которых мне посоветовал мой агент.

Первый сразу вызывает во мне смешанные чувства. У него крапчатые стариковские руки и лицо как у моего племянника. Он отказывается оперировать меня. «Это ничего не изменит, успех не гарантирован, и все равно все вернется», – бухает он мне. Жир с моего живота нельзя убрать, потому что он внутри, а не под кожей. Доктор с лицом младенца ведет себя неприязненно, торопится, ему не хочется терять время со слишком рискованной пациенткой, он заверяет меня, что с учетом моего состояния здоровья я должна радоваться уже тому, что я в форме, и не слишком страдать по поводу внешности. Он добавляет: «Вы же актриса, умеете создавать видимость. Вот и продолжайте».