Не так давно рентгенолог Брюс Ротшильд из медицинского колледжа Северо-Восточного университета штата Огайо в Рутстауне и его коллеги, воспользовавшись портативной рентгеновской аппаратурой, изучили 10 312 позвонков из североамериканских музейных коллекций (в США и Канаде), которые принадлежали более чем 700 особям, включая такие известные виды, как стегозавры, трицератопсы и тираннозавры. Следы онкологических заболеваний были найдены в большинстве останков. Выяснилось, что отдельные группы динозавров страдали раком в режиме эпидемии. Так, из 97 обследованных представителей адрозавров и гадрозавров 29 имели кости, пораженные опухолями.

К схожим выводам пришли ученые из Института геологических исследований Блэкхилл, обнаружившие признаки опухоли мозга в окаменевших останках динозавра, который жил 72 миллиона лет назад на территории современного американского штата Монтана. От рака в данном случае пострадал горгозавр, близкий родственник тираннозавра, один из самых крупных двуногих на суше. Высота среднего горгозавра — около 8 метров, вес — около тонны, а длина его 60 зубов достигала 10—13 сантиметров. Ученые диагностировали у горгозавра внескелетную остеосаркому — разновидность костянистой опухоли, которая может образовываться в мягких тканях. Опухоль находилась между мозжечком и стволом мозга, рядом с областью, отвечающей за равновесие и точность движений. Она наверняка влияла на способность животного сохранять равновесие, а потому могла стать причиной многочисленных повреждений и трещин, обнаруженных на скелете.

Так зародилась новая гипотеза исчезновения динозавров. После падения и взрыва гигантского метеорита, сравнимого с тысячами Чернобылей, ти-рексы и их родственники жестоко страдали от онкогематологических болячек, вызванных повышенным радиационным фоном. Сейчас бы эскулапы им капельниц понавешали и костный мозг попересаживали, но тогда — увы и ах! — беднягам не повезло. Так и представляешь себе парк юрского периода, по которому бродят жалобно скулящие ящеры, чьи глотки, подмышки и селезенки разбухли от безбожно увеличившихся лимфоузлов. Еще недавно они царственно дефилировали по папоротниковым джунглям, вызывая священный трепет у всего живого, но теперь пришло время отмщения.

Всякий норовит пнуть умирающего ти-рекса. Вертлявые многоножки суетливо подкапываются под панцирь, подбираясь к незащищенному брюху. Первобытные макаки с хохотом прыгают по тяжело вздымающемуся загривку, заходясь от пьянящего чувства безнаказанности. И только черный птеродактиль молчаливо накручивает круги над огромной головой, дожидаясь своего часа. Но издыхающий монстр, собрав последние силы, вдруг резко поднимается во весь свой исполинский рост, как клопов стряхивает с плеч визжащих макак и прямо на лету перекусывает не успевшую увернуться крылатую тварь, хрипло запевая лебединую песню динозавров: «Ты добычи не дождешься, птеродактиль, я не твой!»

* * *

— Растяни ее. А еще шире можешь?

— Все равно не влезет!

— Сначала сделай, а потом говори!

— Ты только посмотри, что здесь написано: «Услышав, что г-н Искандеров, который играет роль Окна в общении Санкт-Петербурга и Японии, собирается выпускать Российско-Японский бюллетень, я чувствую, что это замечательное дело для общения и взаимопонимания обоих народов». Тебе же это Окно форточкой яйца прищемит, когда прочитает!

— Ты ничего не понимаешь! Это прямой перевод с японского, предоставленный консульством. Тут одно слово изменишь — сразу международный скандал. Короче, верстай и не выпендривайся!

— Ну а это вообще чума: «В Японии есть возможность познакомиться с такой частью российской народной жизни, как: матрешки, самовар борщ пирожки, водка — в русских ресторанах и в сувенирных магазинах». Они что, совсем офонарели такое печатать?

— Твое дело не читать, а верстать! И не мешай, не видишь, я работаю над заголовком!

Да, я работаю. Ничего удивительного здесь нет, напротив, мне кажется, это звучит даже жизнеутверждающе — я работаю! Позади странные игры со «Спутником», позади красный смех, позади страдания молодого Вертера, позади крутой поворот, позади... в общем, все позади, теперь в моей жизни есть только работа, работа ночи напролет, и это не стахановский почин — просто иначе не успеть, ведь осталось всего несколько дней до выхода альманаха, и если мы не сдадим пленки в типографию вовремя... нет, об этом лучше не думать, лучше вообще ни о чем не думать, просто работать, не думая больше ни о чем.

И откуда такой запас жизнелюбия, это просто праздник какой-то, вместо того чтобы поддаться соблазнительным нашептываниям танатоса, взять и открыть в себе трудоголика, который с упоением отдается верстке, точнее не самой верстке, а надзору за дизайнерами, ведь настоящий, стопроцентный трудоголик — это не тот, кто работает, а тот, кто надзирает, о, эта верстка, волшебное слово, в котором слышны умиротворяющий стрекот сверчка и сердитое тарахтенье «запорожца», занудное ворчание чужой тещи и довольное урчание плотно набитого желудка, трубка забыта дома, но не зря я отказался от сигареты, предложенной верстальщиком, сейчас мне достаточно одного дыма, чтобы проникнуться, глубоко проникнуться всей прелестью российско-японских отношений, осененных сосканированной веткой сакуры на большом экране монитора в пыльном офисе на Садовой, и куда подевалась уборщица, мы же заплатили, заплатили за две недели вперед, настрой свое сердце в лад с другими сердцами, никто в этом мире не должен жить ради себя, не считаясь с другими, говорил Сэн-но Рикю, знаменитый мастер тя-ною, живший в XVI веке, растяни фотографию, а еще шире можешь, ну что я говорил, анонс укиё-э не влезает, ладно, Бог с тобой, золотая рыбка, переноси на вторую строчку.

Вы только посмотрите, какая у нашего альманаха обложка, замечательная, правда, просто загляденье, как говорит голем, обложка пальчики оближешь, сверху красный логотип фонда «Симатта» и герб северной столицы, а под ним великолепная панорама стрелки Васильевского острова, отснятая телеобъективом с высоты птичьего полета в редкий для Петербурга солнечный день, когда открывается прекрасный вид на вырастающую над линией горизонта Фудзияму.

* * *

— Но ведь как назло, как назло, а? Это меня Бог наказал, не иначе. Мы с Вовчиком уже четыре года собирались, да все откладывали. Квартира, ремонт, мебель, то, се, пятое, десятое... И так всегда, то одно, то другое... А-а-а!!! Тьфу ты черт!

Маша пытается отхлебнуть кофе из пластикового стаканчика, но, обжегшись, инстинктивно отдергивает руку, плеснув на халатик. Ее капельница намного легче моей, потому что к ней подвешены не три банки, а одна. Я познакомился с Машей вчера, когда помог ей разобраться с кофейным агрегатом Nescafe, недавно установленным в отделении. Вся хитрость в том, как доставать наполненный стаканчик из окошка. Сначала чуть-чуть вниз, только обязательно плавно, иначе прольешь, а потом — на себя. И с чего это она вдруг так разоткровенничалась? Я ведь ни о чем таком не спрашивал.

— В этом году только запланировали, железно уже решили, без дураков. Но тут со мной эта беда и приключилась. Ведь когда я прочитала этот диагноз — лимфогрануломатоз, я сначала не поняла даже, что это за ерунда такая, до тех пор пока не сказали, что будут облучать. Вот тут только я и разревелась, как дура. Все спрашивала, доктор, а можно отложить, а, хотя бы на годик, мы ведь с Вовчиком маленького запланировали, седьмая неделя пошла, я сейчас не могу, пусть он появится, а потом облучайте сколько хотите! А она нашла чем утешать, говорит, ты, милая, скажи спасибо, что вовремя тебе диагноз поставили, когда еще аборт можно делать, не дай Бог, на поздних стадиях выявили, пришлось бы ждать, когда родишь, а потом только сажать на химию. Мы, говорит, тех, кто не рожал, специально в паховой области не облучаем, если на первых стадиях. И тогда шанс остается. Вот пролечишься, лет пять подождешь, и если ремиссия будет стойкой, рожай себе на здоровье хоть тройню. Легко сказать тройню, да через пять лет мне же уже за тридцать будет, и еще неизвестно, смогу ли я родить, тем более после аборта... Хорошо, что Вовчик так держится. Я даже не ожидала. Фрукты мне носит, цветы, каждый день после работы сюда как штык. Мне ведь девчонки такого тут наговорили, прямо волосы на голове шевелятся. Я бы ни за что не поверила, если б сама не услышала. Ты представляешь, их мужики бросают, когда узнают, чем они больны. У нас одна уже неделю рыдает, говорит, что откажется от лечения. Жила, говорит, со своим душа в душу, несколько лет жила. А потом, когда ей сказали, что миелома, он сначала ухаживал, как все, готовил даже. Но только после второй химии, когда у нее все волосы и зубы выпали да еще и костыли пришло время покупать, сломался. И ни слова не сказал, гад! День его нет, другой, третий, она уже дергаться начала, звонит, а у него трубка отключена, а на работе говорят, что вышел. Потом она его маме дозвонилась, а та ей отвечает, спокойно так, главное: оставь его в покое, пожалуйста, он больше не может это выносить. Ну как так можно сказать: не может? Ну как?!! Он же ей смертный приговор подписал этим своим не может. Убил ее просто. Как он жить только после этого будет, а? Неужели как ни в чем не бывало? Она говорит, если бы он сразу ушел, она бы держалась. А когда так, на полпути, когда хватаешься за близкого человека, как за соломинку, а он тебя, ни слова не говоря, бросает, это страшнее, чем предательство. Гораздо страшнее. И откуда такие гады берутся? Жаль, что когда клянутся быть вместе и в горе, и в радости, никогда не уточняют, в каком именно горе. Я бы каждого, ей-Богу, каждого заставила ответить на вопрос — а если твоя половинка заболеет, да не гриппом каким, а вот, допустим, раком, ты как себя поведешь? Будешь вместе до конца, при любом раскладе, стиснув зубы, или сломаешься, как сгнившая ветка? С другой стороны, это же глупость какая-то несусветная, такие вопросы задавать. Кто ж правду-то скажет? Хорошо, что мой Вовчик не такой. Он все выдержит. Я в него верю.