Посол сдержанно кивнул. Вчера резидент ГРУ Печенен-ко рассказал ему, что, по информации от агентов, Шахпур настолько измучен пытками, что постоянно плачет и просит быстрее его расстрелять.

— Вот ваши товарищи просят за Кадыра, — продолжал между тем Тараки, — а ведь он тоже признал за собой некоторые ошибки. Сейчас с ним работают, — при этих словах дрожь пробежала по всему телу посла, — и вы можете не сомневаться в том, что мы добьемся признания и от него

Афганский лидер встал, прошелся по кабинету, гордо выпятив грудь и напустив на себя вид настоящего вождя.

— Мы с большим уважением относимся к мнению советских товарищей, — сказал он. — Любое ваше слово — закон для нас. Но вспомните слова Ленина о том, что надо быть беспощадными к врагам революции. Вспомните о том, что для окончательной победы Октября вам пришлось ликвидировать миллионы врагов. Согласен, репрессии — оружие чрезвычайно острое. Но вся история вашей страны учит нас, что этим оружием надо распоряжаться решительно.

Вернувшись в посольство, Пузанов сел за телеграмму в Центр. «По нашему мнению, действия руководства НДПА ведут к укреплению революционной власти, усилению роли партии во всех сферах афганского общества и, прежде всего, в вооруженных силах страны. Что касается ареста министра обороны Абдула Кадыра, то, по нашим наблюдениям, он был политически незрелым человеком, склонным к авантюризму и мелкотемью».

* * *

2 августа в Кабул с секретным визитом прибыл «товарищ Владимиров» — под такой фамилией станет навещать Афганистан начальник разведки Крючков. Вместе с ним прилетели полковник Богданов, которому предстояло стать первым руководителем представительства КГБ и самый молодой генерал в ПГУ Калугин — начальник управления внешней контрразведки. Вообще-то, судьба Олега Калугина к тому времени, похоже, уже была решена, звезда его закатилась. Коллеги донесли Крючкову о неосторожных высказываниях «выскочки Калугина» в его адрес, Владимир Александрович до поры затаился, но стал по крохам скрупулезно день за днем собирать компромат на молодого генерала, и компромата набралось столько, что головы Калугину было не сносить. Его подозревали — страшно сказать — даже в работе на ЦРУ. Оставалось решить, какой будет казнь, а пока «приговоренный», не догадываясь о своей ближайшей участи, сопровождал шефа в его первой афганской командировке.

Но если для начальника разведки поездка в Кабул была всего лишь кратковременным приключением (сегодня Кабул, завтра Москва, а послезавтра — Прага, Варшава, Гавана…), то его спутник полковник Богданов летел совсем с другим настроением. Ему предстояло остаться в Афганистане на неопределенный срок. А он так не хотел ехать в Афганистан.

Леонид Павлович Богданов не питал к этой стране никаких чувств, она была не интересна ему ни с точки зрения службы, ни, тем более, как место длительного проживания. У него были другие амбиции.

Нет, Афганистан никак не входил в планы полковника Богданова. Это в любом случае была ступенька если не вниз, то и не вверх. Он полагал, что достоин лучшего. Между нами говоря, полковник очень хотел получить генерала. Отец у него был генералом, крупным начальником в погранвойсках, сам Леонид Павлович службу начал 10-летним пацаном — в Суворовском училище, все ступени прошел, нигде не споткнувшись, так почему бы и нет?

Но… В середине лета его пригласил кадровик:

— Ну что, Леонид Павлович, — начал он после приветствия, — не хотите поучаствовать в деле защиты Апрельской революции?

— Это каким же образом?

— Да вот товарищ Тараки обратился к нам с просьбой помочь в создании органов безопасности. Будем формировать там группу советников, и есть мнение, что вы могли бы ее возглавить.

Богданов терпеливо и, как ему показалось, очень убедительно объяснил, отчего он не может принять такое предложение. Сослался на то, что лишь недавно прибыл из «длинной» командировки в Иран и теперь имеет право на передышку. Рассказал о проблемах в семье, о неладах с собственным здоровьем. Да и разве мало у нас других достойных людей, способных закрыть эту амбразуру? Кадровик возражать не стал, счел причины достаточно уважительными. На этом и расстались.

А через неделю, когда Богданов уже решил, что вопрос закрыт, вдруг срочный вызов к Крючкову. Тот не стал заходить издалека, интересоваться делами и здоровьем. Сразу в лоб:

— Есть решение руководства КГБ СССР направить вас руководителем представительства в Кабул.

— Но ведь я уже объяснил товарищу в кадрах. У меня масса серьезных противопоказаний.

— Я все знаю, — прервал Крючков. — Однако по своим личным и деловым качествам вы более других подходите на эту роль.

— Дайте хотя бы день на раздумье, — взмолился Богданов.

— Думать вы можете сколько угодно, — обычной скороговоркой, налегая на «о», проговорил шеф, — но при этом не забывайте: вопрос с вашим назначением решен и обратного хода нет, — Крючков уткнулся в бумаги, давая понять, что разговор окончен.

4 августа представителей советской разведки Крючкова, Богданова и Ершова принял Тараки. Он был радушен и излучал оптимизм. Все шло по плану. Революция победила. Советский Союз, как он и предполагал, намерен оказывать Афганистану широкую экономическую и военную помощь. Сам этот визит шефа разведки является убедительным свидетельством того, что Москва ни в чем не откажет Кабулу.

Крючков, передав новому хозяину дворца Арк подарок от Брежнева — ружье в деревянном футляре с визитной карточкой генерального секретаря, — сообщил, что просьба афганского руководства о создании в Кабуле представительства КГБ удовлетворена и завтра будет подписано соответствующее соглашение между двумя спецслужбами. Затем он витиевато поздравил Тараки с победой революции, но тут же добавил ложку дегтя:

— Нам представляется, что вы находитесь только в самом начале пути, и на этом пути вас ждут немалые трудности, которые носят объективный характер. Созрели далеко не все условия для намеченных революционных преобразований, а объявленная цель построения социализма, да еще в такой короткий срок, у некоторых товарищей вызывает большие сомнения. Возможно, мы не располагаем всей информацией на этот счет, — дипломатично оговорился Крючков, — поэтому будем благодарны товарищу Тараки, если он поделится с нами своими планами.

Афганский руководитель, снисходительно выслушав гостя, широко улыбнулся, поднял вверх обе руки, словно извиняя Крючкова, и произнес длинную речь, суть которой сводилась к тому, что в Москве, кажется, так и не оценили до конца того, что в апреле произошло в Кабуле.

— Да, я хорошо помню предостережения ваших товарищей, — говорил он, — ваши советы не спешить, сотрудничать с режимом Дауда. Но теперь всем ясно, что правы оказались не вы, а мы. По многим факторам наша революция напоминает Великую Октябрьскую революцию, но мы добились своей победы не под покровом ночи, а в открытой схватке, под ярким солнцем. И это придает нашей победе особый смысл. То, что происходит сейчас в Афганистане, это начало диктатуры пролетариата по советскому образцу. Но то, что сделано у вас за 60 лет, мы сделаем за пять. Приезжайте к нам через год, и вы увидите, как изменится Афганистан. Наши мечети станут пустыми. Наши крестьяне создадут кооперативы наподобие ваших колхозов. Наша революция откроет путь к социализму для всех народов Востока. Я надеюсь, как коммунист, вы согласны с такой позицией?