Я села на кровати, чтобы показать гостю, что чувствую себя нормально. Он рассказал мне о назначении генерала Корнилова командующим Юго-Западным фронтом и о том, что утром следующего дня в Зимнем дворце будет дан завтрак в честь Корнилова. Родзянко спросил, смогу ли я быть там. Врач не возражал. Прощаясь, Родзянко заверил, что готов оказать мне необходимую помощь, и пожелал скорейшего выздоровления.

Следующее утро я провела у окна с забинтованной головой, наблюдая за тем, как проходят подготовку мои девушки. Я чувствовала себя достаточно уверенно, чтобы присутствовать вместе с Родзянко на завтраке. Он заехал незадолго до полудня и привез меня в Зимний. В вестибюле председатель Государственной думы представил меня генералу Корнилову.

Худощавый, жилистый, подвижный человек средних лет, широкоскулый, с седыми усами и колючим взглядом узких глаз – таков был Корнилов. Говорил он мало, но в каждом произнесенном им слове звенела сталь. Всякий инстинктивно чувствовал, что это человек сильной воли и несгибаемой стойкости.

– Очень рад познакомиться с вами, – сказал он, пожимая мне руку. – Примите мои поздравления по случаю вашей убедительной победы в борьбе против комитетов.

– Господин генерал, – ответила я. – Мне помогло выстоять то, что я сердцем чуяла свою правоту.

– Всегда следуйте велению вашего сердца, – сказал он, – и оно вас не обманет.

В этот момент появился Керенский. Все встали, приветствуя его. Он пожал руку Корнилову, Родзянко и мне. Военный министр был в хорошем расположении духа и милостиво мне улыбнулся.

– А вот и наша сорвиголова. Никогда не встречал подобных ей, – сказал Керенский, указывая на меня. – Вбила себе в голову не создавать в батальоне комитета, и ничто не могло сломить ее. Надо отдать ей должное. Это крепкий орешек и может устоять одна против всех нас. Упрямо твердит одно: «Нет такого закона».

– Однако, – пошутил Родзянко, вступаясь за меня, – она не так уж глупа. А может быть, еще и поумнее нас с вами.

Затем нас пригласили в обеденный зал. Керенский сел во главе стола. Меня посадили напротив Керенского, Родзянко расположился по правую руку от Керенского, а Корнилов – справа от меня. Присутствовали также три генерала союзников. Один сидел слева от меня, двое других – между Керенским и Корниловым.

Разговор велся преимущественно на иностранном языке, и я ничего не понимала. Кроме того, я не знала, как правильно держаться за столом, с помощью каких приборов есть то или иное блюдо, и сильно краснела, украдкой наблюдая за соседями по столу.

Иногда мы обменивались фразами с Корниловым. Он одобрял мое твердое мнение о необходимости строгой дисциплины в армии и говорил, что если дисциплина в армии не будет восстановлена, то Россия погибнет. Керенский говорил о том, что, несмотря на серьезный раскол в армии и ее разложение, там еще далеко не все потеряно. Он планировал поездку на фронт и был уверен, что это ускорит наступление наших войск.

Наконец Керенский поднялся из-за стола, и завтрак на этом закончился. Перед уходом он сообщил, что скоро состоится торжественное вручение батальону двух боевых знамен и икон, которые солдаты прислали с фронта. Я ответила, что не заслужила такой чести, но надеюсь оправдать оказанное доверие.

С Корниловым мы распрощались очень тепло, и он пригласил меня приехать к нему в штаб, когда я вернусь на фронт. Родзянко отвез меня домой и попросил зайти перед отъездом.

Время, оставшееся до установленного Керенским дня освящения боевых знамен батальона, прошло в упорных занятиях и отработке ружейных приемов. Женщины готовились к отправке на фронт.

И вот наконец настал день 21 июня. Все были в приподнятом настроении. Сердце мое учащенно билось в ожидании предстоящего торжества. Батальон поднялся рано утром. Каждый солдат получил новое обмундирование. Винтовки были вычищены и смазаны безупречно. Царило праздничное настроение, хотя мы и нервничали: уж больно ответственный предстоял день.

В девять утра к нашим воротам прибыли два армейских подразделения, которым было поручено сопровождать нас в Исаакиевский собор. Вслед за тем появился капитан Кузьмин, помощник командующего Петроградским военным округом, с инструкциями, предписывавшими батальону прибыть в собор к десяти часам при полном параде. Мы двинулись в путь почти незамедлительно.

К собору стекались толпы народа. А на улицах вокруг него выстроились части местного гарнизона. Здесь были представители всех родов войск, в том числе и казаки. У ступеней храма стояли городские власти и военные чины, среди них Керенский, Родзянко, Милюков, Корнилов, Половцев и другие. Батальон салютовал им, когда входил под высокие своды храма.

Обряд освящения совершали два архиепископа и двенадцать священников. Церковь была переполнена народом. Но вот наступила тишина, и все собравшиеся замерли, когда меня попросили приблизиться к аналою и назвать свое имя. Меня охватил такой страх, словно предстала перед самим Господом Богом. Я приняла боевой штандарт, над которым скрестили два овеянных славой старинных боевых знамени, так что складки их почти скрыли меня. Архиепископ, который вел богослужение, обратившись ко мне, говорил, что мне оказана небывалая честь, так как армейское боевое знамя впервые вручается женщине.

Обычно не принято, пояснил он, писать имя командира на знамени возглавляемой им воинской части, но имя Марии Бочкаревой вышито золотом на этом штандарте, который в случае ее гибели будет возвращен в собор как святыня и никогда не будет служить другому командиру. Пока он говорил и читал молитвы, трижды окропив меня святой водой, я молилась Господу неистово и от всего сердца. Церемония продолжалась около часа, после чего двое солдат – делегатов от 1-й и 3-й армий, поднесли мне две иконы, переданные в дар батальону их боевыми товарищами. На окладах были сделаны надписи, в которых выражалась вера в меня как в ту женщину, которая поведет Россию к славе и победе.

Я страшно смутилась, потому что вовсе не считала себя достойной таких почестей. Прежде чем взять в руки иконы, опустилась перед ними на колени и молила Господа наставить меня на путь истинный. И как могла я, темная женщина, оправдать надежды и доверие многих просвещенных и достойных сынов моей страны?

Генерал Корнилов, представлявший командование армии, вручил мне револьвер и саблю с золотыми планками на рукоятке и эфесе.

– Вы заслужили это славное оружие, и я уверен, что не посрамите его, – сказал он и поцеловал меня.

Я поцеловала саблю и поклялась быть достойной этого оружия и использовать его для защиты моей страны.

Потом Керенский прикрепил к моей гимнастерке погоны прапорщика, произведя тем самым в офицеры. Он также поцеловал меня, а за ним меня тепло поздравили и некоторые видные гости.

Высокие чины удалились, и дальнейшим торжеством руководил генерал Половцев. Я была настолько растрогана всем происшедшим, что долго не могла прийти в себя. Генералы Половцев и Аносов подняли меня на руки, дальше меня подхватили и понесли офицеры, какие-то восторженно настроенные солдаты и матросы. Все это время я чувствовала себя очень смущенной, но аплодисменты не смолкали, как не прекращались и возгласы приветствий. Несколько женщин из толпы пробились ко мне, стали целовать ноги и благословлять. Это было патриотическое народное богослужение, и всеподавляющим настроем этой праздничной толпы была любовь к России. На импровизированные трибуны поднимались разные люди и говорили о грядущем наступлении и о Батальоне смерти, заканчивая выступление словами: