желании погрузить на них всех было невозможно. А имущество? Медикаменты, инструменты, палатки и личный состав медсанбата? А потом, пока не будет оказана помощь этим последним двумстам раненым, вообще свёртывать ничего нельзя. На их обработку, даже при условии полного прекращения новых поступлений, потребовалось бы не менее десяти часов.

Посовещавшись, приняли такое решение:

1. Сангородский с фельдшером и санитаром, как и Красавин, выйдут на дорогу и всех раненых, которые в состоянии следовать дальше, сделав им на ходу перевязки, точнее, поправив имеющиеся, в медсанбат не допустят.

2. Красавин со своими людьми продолжит ловить любой транспорт и грузить на него возможно большее число раненых.

3. Алёшкин вместе с остальными хирургами максимально ускорит хирургическую обработку ожидающих.

4. Скуратов вместе с Прохоровым погрузят на санитарные машины всех самых тяжёлых транспортабельных раненых (таких было человек шестьдесят) и немедленно отправят их в расположение госпиталей.

5. Клименко и свободные от дежурств санитары и хозяйственники начнут свёртывание палаток по мере их высвобождения от людей и имущества.

К утру отправили пять санитарных машин, в которых лежало по четыре тяжёлых и сидело по два раненых средней тяжести. Вела эту колонну машин командир госпитальной роты, врач Прокофьева. С ней отправилась одна из её медсестёр, снабжённая самыми необходимыми медикаментами, шприцами и перевязочным материалом.

Прокофьеву пришлось отправить потому, что в числе эвакуируемых находились и такие, которые ранее были признаны нетранспортабельными, следовательно, могло понадобиться присутствие врача. В одной из машин следовал и врач Башкатов, состояние которого становилось всё тяжелее.

Часов в девять утра 13 августа, когда в медсанбате оставалось около ста человек необработанных раненых, неожиданно на «эмке» въехали двое военных, один имел в петлицах три шпалы, другой две. Их встретил дежурный по медсанбату старшина Ерофеев. Приехавшие потребовали доложить обстановку, тот доложил. Тогда старший из них с возмущением стал кричать:

— Где здесь командир медсанбата? Почему до сих пор медсанбат не эвакуируется? О чём врачи думают?

На этот крик из всех эвако- и госпитальных палаток стали выбегать и выползать бойцы и командиры с забинтованными головами, руками и ногами. Многие из них не знали об отступлении дивизии и догадались об этом только сейчас. Естественно, поднялась паника, раздались крики:

— Почему нас здесь держат? Почему не вывозят? Немцам хотят оставить?..

Борис, только что окончив очередную операцию, с красными от бессонницы глазами, пошатываясь от усталости, вышел из операционной, услышав крики. С другого конца лагеря бежал политрук Клименко. К раненым бросились врачи и медсёстры из эвакоотделения и госпитальной роты и принялись их успокаивать.

Приехавшие, видя, какой переполох они наделали своим криком, сразу замолчали, и когда к ним подбежал Клименко, гораздо тише и спокойнее спросили его, где командир и почему медсанбат не эвакуируется.

— Командира медсанбата здесь нет. Сейчас самый старший — командир медроты хирург Алёшкин, вон он идёт.

— Да что он, пьян, что ли? — возмущённо воскликнул один из прибывших. — Он что, не может быстрее идти?

— Он вторые сутки не выходит из операционной, — сухо ответил Клименко.

Кричавший смутился. Тем временем Борис приблизился к этим командирам.

— Простите, пожалуйста, кто вы такие будете? — спросил он спокойно, но довольно сурово.

Военные переглянулись.

— Я прокурор дивизии, — сказал командир, имеющий три шпалы, а это начальник особого отдела.

— Будьте добры, предъявите ваши документы, — продолжал в таком же спокойном тоне Борис.

Командиры пожали плечами, однако повиновались, тем более что после слов Алёшкина к ним с двух сторон подошли дежурный старшина и сопровождавшие его бойцы с винтовками на изготовку, да и Клименко расстегнул кобуру.

— Ну-ну, вы нас не перестреляйте ещё, вот наши документы, — сказал начальник особого отдела. — А вы, доктор, молодец, не то, что ваши подчинённые, сразу быка за рога берёте.

— Хорошо, — сказал Алёшкин, возвращая документы, и не обращая внимания на реплику начальника особого отдела. — Хорошо. Вот вы нам и поможете. Вас, товарищ прокурор, я попрошу, соберите всех ходячих раненых, постройте их, старшина Ерофеев вам помогать будет, и вместе с ними пешим порядком отправляйтесь в сторону Пюхляярве, где должны стоять госпитали. А вас, товарищ начальник особого отдела, попрошу помочь нашему старшине Красавину, который должен заворачивать любой транспорт, чтобы загружать его ранеными. Ваше звание и положение здесь может большую роль сыграть. Да, товарищ прокурор, разрешите, в вашу машину мы погрузим троих раненых и отправим её вперёд, у меня здесь лежит несколько старших командиров из полков, их надо скорее эвакуировать.

Прокурор и начальник особого отдела растерялись от слов и тона Алёшкина. Эти команды были так неожиданны и так не соответствовали их положению в дивизии, что они не успели ни возмутиться, ни возразить. А тем временем Сангородский уже усадил в их машину троих раненых командиров. Шофёр выскочил из неё и бросился к прокурору, тот только рукой махнул, мол, ладно уж.

— Товарищ Клименко, торопитесь, свёртывайте наше хозяйство. Да пришлите ко мне Пальченко! А меня, товарищи, извините, вон из операционной сестра второй раз уже выглядывает, значит, раненый на столе, — и Борис отправился к операционной палатке.

— Ну и комроты у вас! — пробормотал начальник особого отдела.

— Где там ваш Красавин? Пойду, что ли, к нему…

Пальченко явился к Алёшкину, мывшему руки, через несколько минут.

— Вот что, товарищ Пальченко, видно, дело наше плохо, — сказал Борис вполголоса. — Берите все машины и грузите на них раненых, которые не смогут идти сами, грузите до предела, так, чтобы забрать всех. Видно, на транспорт из армии надеяться не приходится… И вместе с ними отправляйтесь на госпитальную базу.

— А как же имущество? Люди? — спросил Пальченко.

— Это будет завысить от вас… Чем быстрее вы сумеете вернуться сюда, конечно, со всеми машинами, тем больше шансов на то, что мы всё вывезем, понятно? Ну, идите, выполняйте, это приказ!

Вскоре прокурор дивизии во главе отряда раненых численностью около трёхсот человек шагал по шоссе, останавливал каждую попутную машину и подводу, догонявшую их, и втискивал в неё по два-три человека наиболее ослабевших. Стараниями начальника особого отдела, завернувшего с десяток грузовиков, и Пальченко, освободившего все машины медсанбата, часа через полтора все раненые были погружены. В эти же машины Борис приказал посадить Сангородского, Крумм, Бегинсона, Дуркова, Скворец, Криворучко и некоторых других. К тому времени оставшиеся раненые были обработаны. Алёшкин попросил начальника особого отдела сесть в одну из машин, чтобы помочь Пальченко быстрее освободиться от раненых. Тот пожал Борису руку и только сказал:

— Есть, доктор.

Вскоре после того, как ушла последняя машина, в медсанбат зашёл старший лейтенант в форме пограничника:

— Что вы тут делаете? — изумлённо спросил он. — Сейчас пройдут последние ваши