С чашкой в руке она воскресила в памяти каждую деталь своей встречи с Винсентом. Фильм возобновился, и она снова слышала эту фразу: «Вы одна? Вы позволите мне сесть?»

Позже, в это сладострастное утро, она встала под душ. Вода ее гладила, пощипывала, обрушивалась на нее, ласкала, она осматривала себя под этим прохладным и горячим дождем. Некоторое время спустя снова постучали. Она только что вышла из ванной комнаты, завернувшись в халат.

– Да, войдите.

Горничная принесла ей второй букет.

– Еще розы, мадам. Как в родильном доме! На этаже у меня больше нет достаточно больших ваз. На время, пока я принесу ее со склада, можно их оставить в раковине?

– Конечно, – ответила Иоланда.

На этот раз розы были розового цвета. Иоланда уже освоилась, она протянула руку.

– Пожалуйста, дайте мне карточку. Горничная с предосторожностью сняла конверт, прикрепленный к целлофану.

– Пожалуйста.

Иоланда узнала почерк Жана Вернера: «Дорогая Иоланда, почему вы говорили со мной так холодно по телефону? Поймите меня… Я не знаю, что я чувствую на самом деле… У вас так много достоинств, но иногда, не желая этого, вы меня раздражаете… Пожалуйста, не уезжайте, не повидавшись со мной. У вас дар очаровывать или выводить меня из себя. Позвоните мне. Вот номер прямой телефонной связи. До встречи».

Иоланда считала розы: «Одиннадцать», – сказала она задумчиво. Она слонялась по комнате, переходя от одного букета к другому. Позвонила администратору.

– Я бы хотела остаться в моем номере еще на несколько дней. Это возможно?

– Без проблем, мадам.

– Благодарю, – сказала она. – Спасибо.

Она позвонила Вернеру чтобы объявить ему, что она остается. И возможно, во второй половине дня она позвонит Винсенту.

Со вчерашнего вечера мужчина перестал быть запретным плодом для нее.

КАК НАДОЕДЛИВЫЙ мотив, от которого трудно отделаться, меня преследовала фраза: «Лоранс, ты делаешь колоссальную ошибку». Иногда я произносила вслух: «Колоссальная». Я оказалась в Нью-Йорке, в полном одиночестве. Мои теории относительно интеллектуалки, которая сосредоточенно мыслит, как в моем случае, потерпели крах. Как всем, мне нужно чье-либо присутствие, общение. Герой или морская свинка, не важно. Во время своих скитаний я проходила мимо конуры, приклеивалась лицом к витрине и делала дурацкие знаки всклокоченным щенкам с влажными от волнения глазами, которые перебирали лапами от нетерпения. Им хотелось, чтобы их любили. Но я сохраняла свою трезвость. Ни одна из моих жизней не смогла бы выдержать обузу на четырех лапах.

Мать затерялась где-то в Европе, отец был в виноградниках на юге, а муж пребывал в объятиях девицы, я чувствовала себя забытой. Я больше не ломала комедию перед собой, я оказалась уязвимой и мне до безумия хотелось сварить овощной суп первому попавшемуся соблазнителю. Я бы все простила: шлепанцы и трубку, чтение газеты в постели и неожиданный приход друзей на импровизированный ужин в субботу. Совсем одна в городе с десятимиллионным населением, я ждала.

После Дня независимости жара усилилась. Удушающий летний зной выгнал всех обитателей из дома, по которому я блуждала. Не было говорливых пуэрториканцев с третьего этажа, никаких вестей от дамы, квартиру которой я залила. Исчез мой бельгийский соблазнитель-браконьер. Он, должно быть, устроил себе прекрасный отдых на Карибских островах в компании своей жены. Я ждала мечущего молнии страхового агента, который должен был удостоверить ущерб от протечки у соседей, оставивших мне свой ключ для экспертизы. Я мечтала о супермене, который протянул бы мне с насмешливой улыбкой бланки: «Вот, малышка… Вам следует только расписаться здесь…» – а затем, распрямив плечи, добавил бы: «Что вы делаете сегодня вечером?»

Вместо страхового агента я получила пачку бланков. Я должна была описать ущерб и покаяться от имени Элеоноры. Единственным общением в Нью-Йорке после отъезда моего бельгийца-покорителя была отправка заказного письма в страховую компанию.

У меня были плохие перспективы относительно здоровья к новому учебному году. Мне не хватало кальция и сна. Сжатая челюсть, одеревенелый затылок, все больше и больше страдающая от удушливой жары, с бегающими черными точками перед глазами, что было вызвано какой-то анемией, я чувствовала, как постепенно изматывалась от тоски. Случалось, что я ударяла по несуществующей, быстро прыгающей мухе, в то время как настоящие бодро ускользали от меня. Терзаемая сильными головными болями оттого, что часами просиживала у телевизора, я уставала от ничегонеделания. Каждое утро я приносила поднос с кофе в кровать и считала себя в привилегированном положении. Едва я дотрагивалась до чашки, как начинались боли в желудке. Надо было выйти подышать этим густым конфитюром из выхлопных газов, который с большой натяжкой назывался воздухом. Я быстро направлялась к «Sweet Hell». Кондитерские меня пьянили, вызывая желание обжираться сладостями. Кексы, пухлые блинчики, в которые превращались великолепно поджаренные блины. До чего же они были пухленькими! Они меня перенасыщали калориями. Случалось, что я проглатывала еще и яичницу с ветчиной, которую поглощала в ярости, обещая себе тысячу раз ничего не есть днем.

Чтобы искупить свое чревоугодие, я проходила километры и, шатаясь от усталости, приземлялась у стойки другой кондитерской. В тот день, когда я с трудом натянула на себя джинсы, я решила начать борьбу с обжорством. Прощайте, великолепные ломтики сала, трепещущие сосиски, пухлые «french» фриты, золотистые кусочки картофеля, намоченные в яичном желтке. Прощайте горячие тосты, пропитанные маслом, творожные кексы, перенасыщенные углеводами. В специализированном магазине я купила коробку порошков с разным вкусом. Инструкция обещала избавить меня от трех килограммов в течение пяти дней. Мне надо было сбросить шесть. Я решила похудеть и сэкономить. Однажды мой практицизм меня уморит. В тот же вечер я начала питаться содержимым пакетиков. Разбавленный порошок превращался в желтоватый сок, в крем-желе с белой начинкой, в пирожные, в суп с грибным запахом, зеленоватое пюре. Я обнаружила даже горчицу в порошке, предназначавшуюся для биотеста, которое должно было заменять бифштекс. Меня терзал ложный голод, скорее психический, чем физический. Мне страшно хотелось есть от огорчения.

Нью-Йорк, гигантская мать-сводница, кормил одиноких, перекармливал их продуктами, чтобы снять тоску. Я не могла устоять перед запахом жареного и засахаренного миндаля. Уличные торговцы заполняли тротуары кварталов независимо от того, были ли они шикарными или нет. Они предлагали красноватые хот-доги, смазывая их горчицей перед истекающими слюной. Только что выжатый апельсиновый сок был доступен даже младенцам, а другие подтверждали правильность теории Дарвина, набивая себе брюхо арахисом.

Каждый день я отправлялась на Бродвей. Мне удавалось добраться туда, проходя мимо Пятидесятой улицы. В Нью-Йорке эта улица была бесплатным кино. Надо было лишь избегать потасовок, чтобы не оказаться избитым. Или не корчиться от безумного смеха с ножом в спине. Мое горькое приключение делало меня жадной. Я себя уже больше не задаривала. Мне хотелось вернуться с остатком моих денег во Францию. Меня утешала мысль о том, что, за вычетом стоимости авиабилета, я тратила меньше здесь, чем в Париже. У меня были дни «без» и дни «с». Я имею в виду культурную программу. Иногда я обрекала себя на блаженство в Метрополитен-музее, бродя целыми днями среди шедевров. Задерживалась у египетских саркофагов, надеясь проникнуться всеобщей идеей о метафизической красоте. А в маленьком музее музыкальных инструментов я рассматривала экспонаты с примерным прилежанием, умирая от скуки. Читала книги Элеоноры, специализировавшейся по психотерроризму. Я худела на глазах, становилась возвышенной, последователи Кришны в сравнении со мной были весельчаками. Пресыщенная эстетка, переполненная культурной информацией, интеллектуалка с пристрастием к утонченности, с мозгом, разделенным на ячейки с этикетками, я старалась оправдать свое присутствие в Нью-Йорке. Я не теряла времени, училась, пополняла копилку памяти. Накапливала впечатления, извлекала пользу из своего пребывания здесь. Все должно будет сохраниться и превратиться в свидетельство о прожитом. Тем не менее меня искушала мысль сбежать к теплому морю. Уехать в Средиземноморский клуб в Санто-Доминго, на Антильские острова или еще куда-нибудь. В Гваделупу? У меня не было недостатка в выборе. Я оставалась из гордости. Я бы не отказалась от психотерапии с близнецом Вуди Аллена. Мне не хотелось признаться, что меня одолело одиночество. Отсутствие делает притягательной самую заурядную личность. Доказательство тому – мне не хватало Марка.