Мартин молча усмехнулся. Он явно желал сменить тему. Подошел к решетке и погрузился в созерцание бухты. Через некоторое время спросил:

— Что там за корабль стоит напротив Эрлизора?

— Линкор «Тубан Девятый».

— Вероятно, он обладает огромной мощью?

— Потенциально — да, — с оттенком пренебрежения отозвался Фань.

— То есть?

— А вам не приходилось видеть его изнутри?

— Увы, нет. А вам?

— Однажды. Знаете, там действительно имеется масса пушек. Сто двадцать, кажется. Но чтобы привести их в боевое положение, доложу я вам, нужно очень потрудиться. Дело в том, что на каждой палубе орудия стащены к корме, в общую кучу. От этого и нос у линкора приподнят, видите?

— В кучу? Это зачем?

— Чтобы освободить побольше места для танцев и пиршественных столов.

— Там танцуют?

— Чуть ли не каждую неделю.

— На линкоре?

— Этот, с позволения сказать, линкор на самом деле представляет собой монаршью дачу на воде. Вы не представляете, до какой степени его каюты напичканы немыслимым для военного корабля количеством огнеопасного имущества — мебели, постельных принадлежностей, ковров, штор, гобеленов, скатертей и прочих балдахинов. Достаточно дюжины брандскугелей, чтобы обратить весь этот плавучий будуар в дым. Да что там — брандскугели, довольно одной неосторожной спички!

— Поразительно, — сказал Мартин. — Невероятная беспечность.

— А чего вы хотите? Личная яхта базилевса-императора. Да продлит его дни Пресветлый…

— Да, — сказал Мартин. — Пусть продлит. Так будет лучше.

Больше ни о чем существенном в тот день они не говорили.

Засыпая, Фань подумал о том, что если его компаньон и «утка», то уж очень терпеливая. Никаких вопросов, хотя бы косвенно связанных с деньгами, Мартин по-прежнему не задавал. Зато выспросил у Фаня все, что тому было известно о кораблях Домашнего флота его величества базилевса-императора. Да продлит его дни Пресветлый…

* * *

Фань прекрасно понимал, что спасти те деньги, которые остались в империи, ему не удастся. Да они и не были предназначены для сохранения. Совсем наоборот, на них он намеревался купить прощение, но все сразу отдавать не стоило: следователи могли не поверить в то, что источник иссяк, и перейти к неприятным способам дознания, от которых откупиться было бы уже нечем.

Вот Фань и вел свою терпеливую партию, постепенно снижая суммы. К своему положению он относился философски, часто цитируя земного мудреца Конфуция, мало кому известного на Терранисе.

— Главного у меня не отнимут, — как-то сказал он.

— Что же главное? — поинтересовался Мартин.

— Связи да способности.

— А жизнь?

— О да, конечно, — соглашался поклонник Конфуция. — Жизнь отобрать — это запросто, если возникнет необходимость. Но такая необходимость может быть санкционирована только на довольно высоком уровне, уж очень несерьезны наши прегрешения. Между тем порядки в ордене сейчас до странности либеральны.

— Вы считаете? Почему?

— Таково влияние эпикифора Робера. Видите ли, при всех своих м-м… совершенствах, нынешний люминесценций — не злодей.

— Вы так считаете?

— Не только я. Поговаривают, он большой книгочей. Впрочем, у меня была возможность составить о нем и собственное представление.

— И что же?

— Мне показалось, что многие из своих решений великий сострадарий принимает вовсе не потому, что считает их правильными, а под давлением обстоятельств. Во всяком случае, без очень большой необходимости он не прибегает к Ускоренному Упокоению. Даже в отношении небесников. Представляете?

Мартин усмехнулся.

— Прямо святой.

Фань подозрительно оглядел стены камеры.

— О да, да, разумеется. Будем уповать на его святость. И на то, что наше пребывание здесь не слишком затянется.

— Аминь, — сказал Мартин, зевая.

Он тоже рассчитывал, что его пребывание в Призон-дю-Мар не слишком затянется, поскольку в тюрьму попал всего-то за рыбную торговлю без лицензии околоточного эскандала. И попал только потому, что сам этого хотел, точно зная максимум, который бубудуски давали в подобных случаях.

Так они и жили, со вкусом беседуя и без аппетита обедая. Фань — в ожидании момента, когда иссякнет алчность имперского правосудия, а Мартин — в ожидании момента, когда его место потребуется для кого-то еще. Именно при этих двух условиях было возможно их освобождение.

* * *

Но случилось то, чего ни Фань, ни даже фон Бистриц предусмотреть не могли. Случилось то, что влияние его люминесценция эпикифора на его величество базилевса-императора неожиданно пошатнулось. И для возвращения оного эпикифор решил прибегнуть к испытанному средству — припугнуть повелителя.

По какой прихоти судьбы, почему из многих тысяч заключенных, которыми в любое время располагала Святая Бубусида, выбор пал именно на Фаня и Мартина, — это останется загадкой навсегда. Вполне возможно, свою роль сыграл перевод в привилегированные апартаменты Призон-дю-Мар, что и обратило на себя рассеянное внимание какого-нибудь бубудуска-исполнителя. Но как бы там ни было, под рукой у люминесценция очень кстати оказались два крупных злодея.

При ближайшем рассмотрении выяснилось, что Фань является беспросветно черным магом, намеревавшимся навести порчу на все императорское семейство. А Мартин — и того хуже, — вылитый небесник. Обо всем этом, несколько смущаясь, им объявил не кто-нибудь, а лично начальник тюрьмы.

Негодяев тут же заковали в железо и перевели прямо в Сострадариум, во дворец самого обрата эпикифора. Перевели и, что особо не понравилось им обоим, поместили в очень приличную камеру, в которой даже пол оказался паркетным. Камера эта находилась отнюдь не в подвале, а гораздо выше, в одной из башен дворца. С мелкими правонарушителями Бубусида так не церемонилась.

— О, замечательный вид, — восхитился Мартин, подходя к окну. — Гораздо лучше, чем из Призон-дю-Мар. Весь Домашний флот — как на ладони… Взгляните, напротив нашего окна стоит линкор «Орейя». А на «Тубане Девятом» опять вечеринка. Так и сияет…

— О чем вы думаете, Мартин! Бросьте. У меня дурные предчувствия, — заявил Фань. — Очень дурные. Мы здесь оказались совсем не по ошибке! Разве вы не понимаете? Это хуже. Это политическое решение! Возможно — самого великого сострадария.

— И что, будем и впредь уповать на его святость? — спросил Мартин.

— У вас еще есть охота шутить? — уныло удивился Фань, дуя на слегка отдавленные пальцы.

* * *

Неожиданно их посетил тот самый околоточный прокурор, по милости которого Фань оказался за решеткой.