— Так на то мы и сострадарии.

— В вашем заведении, я смотрю, кого не возьми — все милейшие люди.

Мормидо неожиданно сконфузился.

— Да чего там! Это ж первейшая заповедь: довел человека до смерти, так уж утешь напоследок, не будь скотиной. Только и вы уж за меня тоже словечко замолвите.

— Это кому?

— А там, — тюремщик показал в потолок. — Пресветлому И святому Корзину от меня того… тоже кланяйтесь.

Мартин энергично кивнул.

— Сразу, как только встретимся, обрат. Первейшее дело!

* * *

— Не люблю позерства, — сказал Фань. — Особенно перед смертью. Неприятно как-то, знаете.

Мартин зачем-то принялся полировать браслеты наручников.

— Лю, как вы полагаете, этот наш Мормидо когда-нибудь слышал, что сжигать людей нехорошо?

— Не только он, но и дед и прадед его, царство им небесное, ничего не слышали о такой странности.

Фань вдруг подскочил.

— Ох, сожгут! Как пить дать — сожгут, мракобесы пресветлые! Что же делать-то, что делать, а? Только не говорите, что не знаете!

— Знаю.

— Что?

— Ешьте. Нужно накопить сил.

— Ох, аппетит к человеку приходит только вместе с надеждой.

— Попробуйте заставить себя.

— Да зачем?

— Чтобы достойно встретить свой конец, — громко сказал Мартин.

Потом прекратил свои полировальные занятия, наклонился к Фаню и тихо добавил:

— После побега с питанием может быть плохо. Некоторое время. Да и убежать-то далеко не убежишь, если ноги от голода подгибаются.

Судовладелец обвел безнадежным взглядом каменные стены, дубовую дверь, железные решетки и изумленно прошептал:

— Вы надеетесь на побег?

— Уповаю.

— Иллюзии.

— Прошу вас, еще кусочек, — громко сказал Мартин.

— Вы серьезно?

— В отношении кусочка?

— Прошу вас, не дурачьтесь.

— Я серьезен, как приговоренный к смерти.

Фань наклонился к уху Мартина.

— И которым же способом вы собираетесь бежать? Под землей? По воздуху?

— Нет, через дверь.

— Кто же ее откроет?

— Надзиратель.

— Надзиратель? Какой еще надзиратель?

— Ну… Разве не помните? Завтра дежурит Мормидо.

— Странно. Я начинаю верить.

— Вот и хорошо. Еще кусочек, пожалуйста.

— Так и растолстеть можно. Что я должен делать?

— Сохранять убитый вид. У вас неплохо получается.

Фань, звеня цепями, лихорадочно забегал по камере.

— Тише, вы мешаете спать охране.

Торговец схватился за голову.

— Послушайте, если это шутка, то она жестока больше, чем костер.

— Никаких шуток.

— Точно?

Мартин привлек его к себе и тоже зашептал на ухо.

— Ваш судейский друг…

Фаня затрясло.

— Только не называйте его моим другом!

— Да, слово в коммерции редкое.

— А вот тут вы ошибаетесь. Без нормальной человеческой взаимопомощи торговать в этой стране немыслимо. Ни тебе сколько-нибудь устойчивых законов, ни арбитражного суда, ни защиты полиции. Бр-р! Полиция…

— Вам не нравится полиция его величества?

— Я обож-жаю полицию его величества. А точнее — его люминесценция.

— В самом деле?

— Представьте себе. Честнейшие люди! С ними всегда можно договориться… за умеренную сумму.

— Тогда что же вам не нравится?

Фань в очередной раз схватился за голову.

— О, Мартин! Ваша мудрость и житейский опыт вызывают подлинное восхищение. Но иногда, извините, вы кажетесь белой вороной, каким-то пришельцем из иных миров. Я пять лет втолковывал Мармилю, местному эскандалу, что ордену выгодно позволить купцам богатеть. Да всем — выгодно. Для наглядности предоставлял весьма убедительные аргументы. И что же? Ухмыляющаяся скотина спокойно все брала, а потом заявляла, что из богатства произрастает гордыня, а это ордену без надобности. И добавлял: примерно так же, как вам орден.

— Любопытный человечек. Похоже, он был прав.

— Абсолютно.

— И даже пытался дать совет.

— Не сомневайтесь, это доброе дело не осталось без награды. Но речь о другом. Я понял, что ордену действительно не выгодно позволять людям жить лучше. Чем богаче человек, тем больше у него возможностей прикупить себе свободы. А чем он свободнее, тем труднее принудить его к покорности.

— Разумеется, ордену это ни к чему.

— И не только ордену. В Магрибе ничуть не лучше.

— Вы там были?

— Ага, сподобился. Так когда мы бежим?

— Я же говорил: завтра. Глупо ждать последней ночи. Побреемся вот, чтоб на людей походить. После этого и сбежим.

— О! Так и баню вы для этого потребовали?

— Не только для этого.

— А зачем?

— Как — зачем? Грязным быть надоело.

* * *

Цирюльник давно ушел. Огромный дворец эпикифора тихо погружался в праведный сон.

— Не пора?

Мартин зевнул.

— Рано. Спите, я разбужу.

В четвертом часу утра за узким окном башни начало сереть. Со стороны бухты донеслись первые крики чаек. Мартин сбросил тюремное одеяльце, растолкал Фаня и подошел к двери.

На стук отозвались не скоро. Явился отекший, заспанный Мормидо.

— Что за… твою мать! Чего беспокоите? И цирюльник был, и рубашки чистые. Поскорей бы вас… Чего еще надо?

— Ничего. Но мы видели лохмаку, — испуганно сообщил Мартин.

— Кого?

— Лохмаку.

— Это еще кто?

— Подземный дух.

— Дух? Где? Да откуда он в башне-то?

— То-то и странно, как он сюда забрался.

— Врешь ты все, небесник.

— Не вру. Лохмака — дух особый. Только в зеркало и виден. На, глянь.

Мартин подставил полированные браслеты под свет фонаря.

— Не видишь?

— Нет.

— А ты присмотрись, присмотрись. Что там?

Мормидо старательно уставился в тусклое металлическое зеркало.