Всю дорогу в машине мы продолжали беседовать. Хотя вначале деканша слегка нервничала, как любая женщина, не привыкшая к мужскому обществу, все же она казалась счастливой: напористо говорила, много жестикулируя и время от времени трогая заколки, удерживающие ее волосы; ее искренний тон сперва меня озадачил, но под конец я даже стал чувствовать себя польщенным; она улыбалась и постоянно оборачивалась в мою сторону. Что касается меня, то я ограничился ролью слушателя, следя за прихотливыми извивами ее речи, и это позволило мне в какой-то момент забыть и о неминуемом теперь провале на конкурсе, и о грядущем телефонном звонке Марсело из Мадрида. По поводу же хитроумного плана Марсело, то, собираясь неукоснительно и без возражений его придерживаться, я вообще ни на секунду не задумывался.

Вначале деканша говорила о Марсело: она поведала историю их знакомства, пропела дифирамбы его книгам и его лекциям, в дружески-шутливом ключе высмеяла его устаревшие взгляды на университетскую жизнь. Это вновь обратило ее мысли к университету и позволило опять почувствовать себя под защитой спокойной уверенности, даваемой ее высокой должностью. Она завела речь о новом учебном плане, с горечью отозвавшись о проекте, представленном нашей кафедрой. Затем разговор зашел о катастрофе, грозящей в связи с повышением цен на образование.

— По крайней мере хоть в отношении твоего конкурса они попали в точку, — произнесла она убежденным тоном, в котором явно сквозило облегчение. — На самом деле, не все со мной согласятся. Мне это известно: многие скажут, что с такой заявкой будет слишком много кандидатов. И это правда. Ну и что? Всегда на первом месте должны быть нужды факультета; по-моему, никто об этом не задумывается, все думают только о себе. А, кроме того, если наш собственный кандидат окажется подходящим, то элемент здоровой конкуренции ему совсем не повредит, скорее, он послужит стимулом, ведь так?

— Естественно, — солгал я, опять поддаваясь своей рабской и уже ненужной теперь привычке во всем с ней соглашаться. — Почему бы и нет?

— Вот и я так думаю. Я вовсе не собираюсь устраивать лишние сложности нашим университетским кандидатам, но я и не из тех, кто продолжает верить в обманчивую возможность объективности. Ты же преподаешь литературу и, наверное, читал Хосе Бергамина. Он писал: «Я субъект, соответственно, я субъективен. Если бы я был объектом, я был бы объективен». — Она шумно, принужденно расхохоталась, словно желая смехом смягчить бьющую в глаза скандальность цитаты. — Остроумно, правда? И к тому же совершенная правда. Я не верю, что кто-то в состоянии быть полностью объективным. И особенно конкурсная комиссия. Во всяком случае ясно, что ответственность и здравый смысл говорят за то, чтобы сам университет подбирал себе кадры, в которых он заинтересован. Хотя, естественно, кандидат должен отвечать минимальным требованиям.

Она перечислила эти минимальные требования; я непроизвольно сопоставил их со своими возможностями: итог подтвердил мои наихудшие опасения. Под конец деканша заговорила об университетской автономии, и пока она распространялась на эту тему, меня вдруг посетило откровение: я понял, что она говорит вовсе не для того, чтобы поделиться со мной своими идеями об университетской жизни, а для того, чтобы любой ценой избежать неловкого молчания, или же ей самой беседа об университете представлялась разговором о совершенно других вещах. Словно прочитав мои мысли и желая оправдаться, деканша прервала себя на полуслове.

— Извини, — произнесла она, грустно качая головой и адресуя ветровому стеклу улыбку, обнажившую двойной ряд белоснежных зубов. — Я тебе надоела. На самом деле, эта работа забирает все силы… Иногда мне кажется, что я постепенно превращаюсь в настоящую бюрократку.

Возникла пауза, казалось, деканша напряженно о чем-то раздумывает. Мы въезжали в Барселону. Белое полуденное солнце стояло над шоссе, и в его дрожащем сиянии на раскаленном асфальте мерещились лужицы воды; вдали миражом плавал серый туман — то ли грязь, то ли обманчиво-ранняя осень. Поскольку пауза затянулась, я интуитивно догадался, что своим молчанием я как бы косвенно соглашаюсь со словами деканши, и почувствовал, что просто обязан хоть что-нибудь сказать. Я открыл окошко и произнес:

— Но, полагаю, кто-то же должен этим заниматься?

— Чем?

— Ну, выполнять твою работу. Кому-нибудь ведь нужно быть деканом.

— Ты согласен, правда? — она одновременно спросила и с жаром одобрила мое высказывание, словно оно открывало решение проблемы, с которой деканша долго боролась в глубине души.

Затем жалобным тоном объяснила:

— Самое легкое для человека заниматься своим делом. Но общее благо превыше личного. Так, кажется, говорил Аристотель, это истинно и для наших дней, хотя уже почти никто об этом и не помнит. Кто-то же должен посвятить себя общему благу, правда? Это вопрос ответственности.

Еще какое-то время деканша продолжала говорить. Я, видно, отвлекся, потому что около больницы Святого Павла вдруг услышал вопрос, повергший меня в недоумение:

— Как ты думаешь?

Чтобы не выдать свою рассеянность, я притворился, что теряюсь в сомнениях.

— Знаешь, честно говоря, даже и не знаю, — пробормотал я.

— Мы можем зайти здесь в любой ресторан, — уточнила она. — Я никуда не тороплюсь: у меня весь вечер свободен. Можно отметить твой конкурс.

Все еще не веря себе, я, наконец, осознал, что происходит. Вероятно, я должен был принять предложение: во-первых, конечно же, чтобы не перечить деканше, а во-вторых, кто знает, а вдруг я, воспылав красноречием во время задушевной совместной трапезы, отважусь довериться ей и попрошу все же заменить заявку. Тем не менее я не принял приглашение. Отчасти потому, что это предложение окончательно выбило меня из колеи, а отчасти и потому, что, по пути наслушавшись деканшу, я напрочь отмел возможность, будто она станет ходатайствовать перед ректоратом о замене заявки; но в первую очередь потому, что должен был быть дома, когда позвонит Марсело.

— Не знаю, что тебе сказать, — мямлил я, лихорадочно перебирая в уме способы отказаться от приглашения в наиболее щадящей форме. — Честно говоря, мне сегодня не очень удобно.

— И почему нет? — спросила она с каким-то жалким вызовом и одновременной досадой, словно только что осознала, что слишком раскрылась передо мной, но все же решила, будто в этой ситуации безопаснее идти вперед, чем отступать. — Тебе же в любом случае надо пообедать, правда?

— Да, но… Я только что вспомнил, что у меня дела.

Мое оправдание не было враньем, но, должно быть, прозвучало именно так, потому что деканша тут же замкнулась в угрюмом и обиженном молчании. Показывая ей угол, где нужно меня высадить, я попытался сгладить грубость своего отказа.

— Во всяком случае мы же можем договориться на любой другой день, правда?

— Ладно, — поспешно согласилась она, словно хватаясь за соломинку, и, остановив машину, взглянула на меня с тоскливым блеском в бездонных зеленых глазах. — Когда?