На улице продолжался дождь. Я зашагал в неизвестном направлении, словно уже не опасался промокнуть или словно дождь мог навести порядок в моих мыслях или избавить меня от страха. Какое-то время я шел, стараясь сосредоточиться на своих шагах, ни о чем не думая и ни на что не обращая внимания. Вне всякого сомнения, мне представлялось, что чем больше я удаляюсь от дома Клаудии, тем в большей безопасности я нахожусь, потому что вскоре я обнаружил, что стою на углу Муентанер и Митре, перед заправкой, похожей на пучок пронзительных огней — красных, зеленых, белых, оранжевых, синих — среди черной влажной ночи. Я остановился. Меня трясло от холода, начался жар. Я поднял мокрый воротник пиджака и в этот миг заметил свободное такси, притормозившее на красном перед светофором; перебежав улицу, я сел в машину.

Домой я попал в начале двенадцатого. Я промок насквозь и буквально разваливался на части. Я даже не пошел в душ и не стал переодеваться. Я позвонил Марсело.

— Марсело? — спросил я. — Это Томас. Прости, что беспокою тебя в такое время, но…

— Да ладно, — пробурчал он, едва скрыв недовольство. — По-видимому, сегодня вечером ты мне не дашь поработать.

Стараясь успокоить его, я робко проговорил:

— Я тебе помешал?

— Неважно, — теперь его голос звучал достаточно искренне. — Завтра я должен представлять в Мадриде последний роман моего друга Марсе. Ты его читал?

— Нет, — признался я.

Марсело не позволил мне увильнуть:

— Ты много потерял. Один студент мне недавно сказал, что перестал быть марксистом и стал марсистом. Глупость, конечно, но в ней есть доля истины: этот тип пытался стать благородным Джоном Фордом, жаль, что порой его вполне устраивает роль Генри Хэтэвэя… Черт, я понял, о чем буду завтра говорить!

Казалось, эта мысль привела его в возбуждение, потому что он довольно резко спросил:

— Ну и чего тебе надо?

Внезапно я растерялся и не знал, как начать.

— Произошло нечто ужасное, — наконец решился я. — Ужасное.

— Я уже знаю, — совершенно неожиданно отреагировал он. — Но, по правде говоря, я думаю, что не стоит отчаиваться.

По моей спине прошел холодок. Мне вновь показалось, что я сплю. «Не может быть», — подумал я. Еле слышным голосом я выдавил:

— Как это не стоит отчаиваться? И откуда ты узнал?

— Ну да, — ответил он с поразительным спокойствием. — Мне только что звонила Алисия и сказала, что Льоренс уже отправил заявку.

— Какую заявку?

— Как это какую? На конкурс. Ты, конечно, поступил, как полный кретин. Но, в конце концов, ничего страшного: завтра ты поговоришь с Льоренсом и передашь ему от меня, чтобы он связался с Мариэтой и заменил заявку…

— Да кого же сейчас волнует конкурс! — заорал я. — Я тебе говорю, что случилось ужасная вещь!

— Ну тебя к черту, Томас! Надеюсь, ты никого не убил?

— Что-то вроде того.

— Как это вроде того?

— Вот так, вроде того, — повторил я. — Речь идет о Клаудии.

— Кто такая Клаудия?

«Он не помнит, — подумал я, не понимая, то ли злиться, то ли плакать. — Сколько бы мы ни говорили с другими людьми, сколько бы ни проводили времени вместе, по сути мы всегда одиноки».

— Клаудия, — повторил я, все еще не веря в его забывчивость. — Вчера я весь вечер тебе о ней рассказывал.

— А, Клаудия! Прекрасное видение. Ну и что с ней?

Мне показалось, что он сделал вид, будто вспомнил, но он не притворялся.

— Она мертва.

— Не дури мне голову, Томас. Такое бывает только в русских романах.

— Это не я ее убил, — уточнил я, впадая в отчаяние. — Убийца — ее муж, сукин сын. Или он подослал кого-нибудь. Понятия не имею. Единственное, что мне известно наверняка, это что Клаудия мертва и что меня обвинят в убийстве. Я оставил сообщение на ее автоответчике, и портье видел, как я к ней приходил, и еще полно отпечатков пальцев.

— Какой муж? Какой портье? Какие отпечатки пальцев? — произнес Марсело, делая паузу после каждого вопроса и постепенно повышая голос.

— Будь так любезен, — продолжил он уже другим тоном, — возьми себя в руки и спокойно расскажи мне, что произошло.

Со всей обстоятельностью, на которую был способен, я поведал ему о случившемся. Во всех подробностях.

— Слушай, Томас, не сходи с ума, — промолвил Марсело, когда я остановился. — То, что ты не застал девушку дома, еще не значит, что она мертва.

— Ну и где она тогда?

— Мне-то откуда знать! Может, осталась на море с родителями и ребенком.

— Это невозможно.

Я привел доказательство:

— Она бы мне позвонила. Мы договорились созвониться. Она сказала, что во вторник обязательно должна выйти на работу, то есть к этому времени она непременно вернется. Кроме того, привратник заверил меня, что родители Клаудии сняли домик в Калейе только на август. Она не появилась у себя дома, ее нет на побережье, она не вышла на работу. Где она по-твоему? — И совершенно пав духом, я добавил: — Ничего не поделаешь. Клаудия меня предупреждала. Этот гад давно ей угрожал. Жаль, что я не принял ее слова всерьез, может, она была бы сейчас жива.

— Не будь идиотом: ты ни в чем не виноват. Ты даже не знаешь наверняка, мертва ли она.

— Конечно, мертва! Ты соображаешь, что это единственное объяснение?

— Ну да, естественно, — пробормотал он, помолчал и потом спросил: — И что ты собираешься теперь делать?

— Не знаю, — сознался я. — Как ты думаешь, зачем я тебе звоню?

— Ты мог бы поговорить с родителями девицы. Вдруг им что-нибудь известно?

— А как мне их разыскать? У меня нет их телефона, я даже не знаю, как их зовут и где они живут. Полный ноль. Сколько в Барселоне людей по фамилии Паредес? — Я сорвался на крик. — Толпы!

— Сделай одолжение, не повышай на меня голос. И немедленно успокойся! — Он опять замолк, пока я с трудом пытался втянуть воздух. — Я не знаю, жива твоя подруга или нет, хотя, по-правде говоря, все это довольно дурно пахнет. Далее: понятно, что если ее убили, то ты влип по уши. И наконец, полагаю, что самым разумным было бы сейчас не искушать судьбу и по крайней мере попытаться, чтобы на тебя не повесили труп. Это еще не поздно успеть.

— Но как? — спросил я. — Мне что, идти в полицию? Представь себе, я уже об этом думал.

— Про это можешь сразу забыть; если ты попадешь в полицию, ты уже оттуда не выйдешь, — уверенно, со знанием дела, заявил Марсело.

Наверное, из-за накопившегося напряжения, а еще от сознания того, что Марсело готов мне помочь, у меня встал ком в горле. Сам не знаю, зачем я позвонил Марсело: от безнадежности, мне кажется, потому что я не понимал, кому звонить, и сейчас меня охватил прилив безграничной благодарности к нему. Я уточнил для себя: «Все-таки, мы не совсем одиноки». А он продолжал: