этих реформ, о которых неустанно твердит ТВ, как о необходимых мерах для улучшения жизни простых людей, не спрашивая этих людей: а хотят ли они изменений в своей жизни?

Вернувшись домой, Михаил рассказал матери о своих впечатлениях и мать подтвердила, что действительно, в последние годы – до горбачевских перестроек, люди в поселке стали жить значительно лучше, многие купили автомобили, как и его отец, напомнив сыну, что надо бы сходить на могилу отца и прибраться там.

Михаил покорно согласился, а мать сообщила, что теперь многие жители остались без работы и прав был Михаил, когда в прошлый свой приезд отказался вернуться сюда из Москвы: сейчас и он бы остался без работы, а там, в Москве, у него всё хорошо с работой: если он смог приехать в отпуск домой.

Михаил не стал разочаровывать мать рассказами о своей московской жизни, однако, сообщил о предстоящем разводе с Саной, чему она искренне обрадовалась.

– Я всегда знала, что этим всё закончится, – сказала мать, – видела по тебе, что женитьба ваша была не для семьи, а по расчету. Ты хотел в Москве остаться, а этой Сане был нужен муж, чтобы прикрыть грех с ребенком, вот вы и сошлись.

Ладно бы ребенка своего завели – может и образовалась бы семья, но без детей получается не семья, а сожительство. Ещё в прошлый твой приезд, я видела, что надоел тебе этот брак, да и что это за сноха, которая к свекрови ни разу не приехала и к себе в гости не пригласила.

И потом – она еврейка. Я конечно к людям всем отношусь хорошо, но помню, как в войну у нас на Урале понаехало евреев, бежавших от немцев, так они почти все пристроились по конторам, складам и магазинам, а я, девчонка, у станка стояла на ящике, потому что роста не хватало.

Как война кончилась, так у нас и все евреи кончились – назад уехали по своим Москвам и Ленинградам. Нет, твоя жена должна быть нашего рода – племени, чтобы даже по запаху чувствовалось родство, – продолжала мать, – ничего, ты ещё молодой и с положением в Москве – вон, даже в Америку ездил, значит ценят тебя.

Найдешь себе подругу жизни, глядишь, и я внуков понянчу. Только ты, Миша, не тяни с разводом, и так сколько лет мучился: вон и седые волосы появились в голове. Жизнь промелькнет незаметно – как птица на горизонте, оглянешься в безрадостной старости, а жизнь-то вся позади, и будешь, как сейчас модно, уповать на бога и на судьбу – как будто сам и ни при чем.

Ладно, сынок – это я по-старушечьи разговорилась, а ты не робей и подбери себе женщину под стать: нечего тебе в одиночку по Москве мыкаться. Можно и в поселке присмотреть тебе подругу – в Москву, чай, любая поехать согласится: сейчас у нас здесь ни работы путевой, ни жизни хорошей не стало, – закончила мать, встала, подошла к сыну и осторожно прижалась к нему сбоку.

Михаил снова удивился: какая мать кажется ему маленькой, а когда-то он сидел у неё на коленях в люльке мотоцикла, за рулем отец и они ехали по поселку на пруд, чтобы провести там весь выходной день, и не надо ему идти в садик, а родителям на работу. Кажется, было это вчера, но прошло более тридцати лет, и сейчас его старенькая и маленькая мать могла бы уместиться уже у него на коленях, и ищет у сына защиты от времени, прижавшись к его плечу.

Он аккуратно приобнял мать за плечи, в очередной раз почувствовав себя виноватым за её одинокую жизнь и в очередной раз пообещав матери забрать её к себе в Москву, как только устроит свою личную жизнь.

Сказав матери о разводе, он не сказал, что ему придется переехать в комнату коммунальной квартиры, где, конечно, ей места не будет, перспектив получить квартиру от работы теперь не стало никаких, а купить квартиру с его зарплатой невозможно даже в мечтах.

Мать, повеселевшая от сообщения о разводе сына с ненавистной ей Саной, которая, по её мнению, сломала личную жизнь Михаилу, захлопотала на кухне с приготовлением обеда и рассказывая сыну о поселковых новостях за минувшие годы.

Когда он уехал в прошлый раз, она снова устроилась на работу, но не стала сообщать об этом Михаилу. Дома сидеть одной было невмоготу, а там при людях. Поработала три года бухгалтером в автоколонне, потом началась горбачевская перестройка, в автоколонне шофера избрали начальником тоже шофёра, который за два года развалил предприятие, заботясь только о себе и своих прихлебателях.

Его переизбрали на прежнего начальника, но было уже поздно, потому что в совхозах и колхозах, которые обслуживала автоколонна, тоже наизбирали директорами всяких проходимцев, которые перевозку грузов для хозяйств передали в кооперативы. Их автоколонна существовала кое-как, пока с нового года, из-за отсутствия денег, все сельские предприятия не встали окончательно – даже посевную выполнили только на половину, и какой теперь будет урожай неизвестно.

Она тоже посадила картошку, хотя раньше всегда покупала на рынке осенью два мешка, и ей хватало на всю зиму до нового урожая. В поселке теперь половина людей безработные: хотя многие и продолжают числиться на работе, однако зарплат не получают уже месяца три. Соседи все живы – здоровы, кроме тех, кто умер по старости или от пьянства.

Вот и живущий неподалеку Сергей, одногодок Михаила, оказался безработным и начал пить, жена с детьми ушла к родителям, а он отбирает у матери пенсию, пропивает её и даже бьёт мать, если она прячет водку и деньги.

Хорошо, что Михаил не пьёт и никогда не пил. Нехорошее дело сделал Горбачев с чертовой отметиной на лбу: разрушил страну, порушил мирную жизнь людей и сбежал из Кремля, а этот Ельцин, которого показывают по телевизору, видно по всему, нехороший человек и в народе говорят, что он пьяница, а пьяница у власти это последнее дело.

Ещё появился какой-то Гайдар, лысый колобок, и говорит, что надо все заводы и фабрики раздать каким-то эффективным собственникам, а землю раздать фермерам: похоже, что он круглый дурак, если думает, что лопатой можно вспахать поле, а серпом убрать урожай.

Михаил терпеливо слушал рассказы матери о поселковых новостях и сравнивал их со своей московской жизнью: здесь тоже наступили подлые времена, безработица и безденежье, как и в Москве, но там многие просто меняют работу, а здесь уйти было некуда и уехать тоже невозможно.

Пожалуй впервые,