– Не надо нам помощи, сами отбились! – гордо выпячивая грудь, высунулся конопатый Резан.

Батько показал здоровенный кулак, и белобрысая голова моментально исчезла, а старый воин, придерживая Стрета за плечи, внимательно посмотрел на своего гостя.

– А ты, никак, воеводишь над этими молодцами? – спросил он, поглядывая то на вошедшую полусотню, то на зажатого в тисках его дюжих рук воина.

– С твоего благословения, батько, – немного смущаясь, отвечал Стрет. – Как ты за меня перед князем замолвился, так меня сразу десятником сделали, ну а я уж в деле не оплошал. Теперь вот, старшиной полусотни послали.

– Молодца, ай молодца! – хлопая старшину по плечу, возрадовался воевода. – Всегда я тебе говорил: будет из тебя толк в ратном деле, и воевода справный получится, дай только срок. Ну, а Среча с детских лет за тобой хвостом ходит, недаром же тебя Стретом назвали.

Батько чуть отодвинулся и посмотрел на старшину со стороны, медленно проводя свой взгляд по ладной и статной фигуре, по кольчуге, круглившейся над буграми мускулов, по отлично подогнанному оружию.

– Ах, какой славный воин! – воскликнул он наконец. – Видел бы тебя твой отец, как бы он возрадовался!

– Видит он, батько, видит, – отвечал старшина. – Из прекрасного Ирия, из Священного войска Перунова, взирает он с неба на нас.

– Да, да, – откликнулся воевода, и словно тень пробежала по его лицу.

Он зачем-то посмотрел на свою руку, которой брал братину смерти, и вдруг ему показалось, что запястье ноет тупой внутренней болью.

– Ах, какой славный воин, – вновь проговорил он задумчиво.

– Да что ты, батько, все хвалишь меня, как красну девку! – крутя от смущения ус, воскликнул Стрет. – Давай-ка лучше о деле поговорим.

– О деле так о деле, – встрепенулся воевода, стряхивая с себя невидимую тень. – Пошли присядем, побалакаем, – добавил он, увлекая старшину за собой в дальний угол заставы, где лежали заготовленные для починки частокола бревна.

Но едва они сделали пару шагов, как Стрет, понизив голос, спросил:

– А что Радмила, как она?

– А что, как? Да ничего, – щуря пьяный глаз, слукавил батько, – все хорошеет. Такая красавица стала, что просто беда.

– Что беда-то? – заподозрив неладное, нахмурился старшой.

– Да сладу нет с ней никакого, – воевода подхватил Стрета за локоть, разворачивая его так, чтобы тот ненароком не приметил лежащую подле башни девушку. – Упрямая стала, как мать. И все чтоб по ее было. Характер, одним словом, бедовый.

– Так она ж всегда такой была, сызмальства, – молодой воин улыбнулся, – еще когда мы вместе в рубашонках по двору заставы бегали.

– Помню я вас, шалопаев, помню, – пробасил батько, – только я тебе вот что скажу: замуж ей надобно, дури-то враз поубавится.

Стрет остановился и, приложив правую руку к груди, проговорил взволнованно:

– Сам давно мечтаю взять ее в жены, и никакая другая мне не нужна, но только ты же говорил, что срок ей не вышел.

– Говорил, – воевода удивленно поднял брови вверх, – а теперь вот вышел…

– Так я тогда по осени со свадебкой, если не против, – глаза Стрета засияли, – мне как раз в посаде дом сладят.

– Че ж против-то, совсем не против, – вздохнул воевода печально, – все сделаем, как твоему отцу было обещано.

– Так, батько, ты не сомневайся, – торопливо заговорил Стрет, увидев печаль в глазах старого воина, – я ее любить буду, как никто другой.

– Знаю, сынок, знаю, – воевода положил тяжелую руку на плечо старшого, увлекая его за собой, – а то бы я даже говорить с тобой не стал.

– А где ж она? – всполошился Стрет.

– Отдыхает, потом свидитесь, – не моргнув, отвечал воевода, продолжая вести молодого воина в дальний угол заставы к сваленным бревнам. – Давай-ка пока о деле, о нашем воинском деле рассудим.

Важно усевшись на комель самого толстого бревна, батько рассказал про хазарский набег, про то, как он ловко подпалил им задницы, про то, как враги, потоптавшись на том берегу, убрались восвояси.

– Я вот что думаю, – заговорил Стрет, плетью легонько обстукивая пыльный сапог. – Странно все это как-то. Война не война, набег не набег. Ты-то понял, зачем хазары приходили?

– Да, действительно, зачем они приходили-то? – задумался воевода, только теперь почувствовав, что медовухи он явно перебрал и что голова его тяжела от похмелья.

И все-таки батько не был бы батько, если бы любая усталость и любое похмелье не отступали бы прочь, едва он замечал что-то подозрительное, угрожающее безопасности его маленькой заставы, и едва он начинал беспокоиться о жизни каждого из вверенных ему «сынков». Так и сейчас воевода, нахмурив брови и покрутив головой, крикнул своего Резана, велев принесть добрый ушат колодезной воды.

Когда это было исполнено, воевода встал и, коротко приказав: «лей», подставил седеющую голову под струи ледяной воды. Волосы, только что примятые шлемом, жадно черпанули влагу и упали вниз, слепившись в один мокрый и длинный чуб. Но старый вояка тряхнул головой, и они разлетелись задорными кольцами, хвастливо рассказывая, что в молодости их хозяин был весьма красивым парнем.

– Хазары, говоришь, – все еще осоловелые, пьяные глаза посмотрели через мокрые ресницы на старшину.

Огромная батькина ладонь медленно проползла по его лицу сверху вниз, словно сгребая остатки хмеля в кулак, зажатый на конце бороды, и через секунду воевода уже смотрел ясным и твердым взглядом. Еще разок он то ли кашлянул, то ли прорычал, прочищая свою богатырскую грудь от застоявшегося пьяного воздуха, и воины принялись обсуждать странное нападение хазар. Стрет полагал, что степняки к штурму заставы были не готовы и что только с перепоя или сдуру можно было лезть на рогатки под градом стрел.

– Да нет, не сдуру, – прокряхтел воевода. – Я так думаю, что они за гонцом нашим охотились, а мы им эту охоту и подгадили.

– Каким таким гонцом? – удивился старшой полусотни.

– Да вот, тут лежит у меня один красавец, живого места на нем нет, а все никак не помрет, – мрачновато пошутил батько.

Вскоре они стояли у бледного как полотно Ворона, который все еще лежал во дворе заставы, но уже не на волчьей шкуре, а на добротной рогоже, и был заботливо укрыт мятлем[48], словно вовсе и не ранен, а просто лег воин отдохнуть после долгой дороги. Так, по древним поверьям, можно было обмануть злых духов, которых посылала Морана, чтобы забрать к себе тех, кто после боя все еще был между жизнью и смертью.

Старшина с любопытством наклонился и немного приподнял край мятля. Бывалый воин даже негромко присвистнул, увидев многочисленные окровавленные бинты, которые скрывали раны, оставленные хазарским поединщиком.