– Анна? – раздался знакомый женский голос. – Анна, это ты?

– Да. Кто это?

– Это я, Мэри.

– Мэри! Боже, как ты?

– Нормально. У меня мало времени, так что я быстро. Боюсь, у меня плохие новости.

У меня внутри все замерло. Мэри. Плохие новости.

– Что случилось?

– Я в Париже. Оказалась здесь из-за Эдварда, но это другой разговор. Ты, наверное, слышала об освобождении города.

– Да. – Я все еще была ошарашена неожиданным звонком.

– Это чудо, Анна. Союзники здесь. В какой-то момент мы думали, что этого никогда не случится… – Она на мгновение умолкла. – Я хотела сказать, что видела сегодня в военном госпитале Китти, и…

Я часто думала о Китти, особенно теперь, накануне свадьбы. Напоминание о подруге взбудоражило старые раны.

– Мэри, она в порядке?

– Да. Но Анна… Уэстри…

Вокруг все поплыло, и я села, ощутив укол булавки на платье.

– Анна, ты слушаешь?

– Да, – слабо ответила я, – слушаю.

– Его ранили. Он оказался среди тех, кто штурмовал город. Его отряд был разбит. Большинство погибло. Но он выжил…

– Боже, Мэри, все очень плохо?

– Точно не знаю. Но судя по всему… Дела неважно, Анна.

– Он в сознании?

В трубке снова что-то затрещало.

– Мэри, ты еще на связи?

– Я здесь. – Голос звучал неровно и отдаленно. Я знала, связь может прерваться в любую минуту. – Ты должна приехать. Увидеть его, пока…

– Но как? – в панике воскликнула я. – Пути перекрыты, тем более в Европу.

– Я помогу. Есть ручка и бумага?

Я бросилась к серванту и достала блокнот. Увидев мамин почерк, я поняла, насколько по ней соскучилась. Надо съездить в Нью-Йорк.

– Да, готово.

– Запиши код. A5691G9NQ.

– Что это значит?

– Это дипломатический код. С ним ты можешь сесть на корабль, отходящий из Нью-Йорка в Париж через четыре дня. А когда доберешься, приезжай ко мне на квартиру: три сорок девять, Сен-Жермен.

Я записала адрес и покачала головой:

– Думаешь, сработает?

– Да. Если попадешь в беду, назови имя Эдварда Нотона.

Я изо всех сил вцепилась в трубку, пытаясь оставаться на связи.

– Спасибо, Мэри.

Но звонок прервался.

* * *

– Герард, я должна тебе кое-что сказать, – объявила я тем вечером за ужином, отодвинув в сторону тарелку. Меня мало заинтересовала семга с молодой картошкой.

– Ты почти ничего не съела, – со вздохом заметил он.

Герард сидел напротив в элегантном сером костюме. Война превратила «Кабана Клаб» в пустынное место, унеся с залпами орудий шумную толпу и сигаретный дым. На сцене играл одинокий саксофонист. Иногда мне казалось, что приходить сюда – предательство по отношению к тем, кто потерял на фронте жизнь или страдал от ран на больничных койках.

– Что, любовь моя? – Он промокнул уголки рта белой салфеткой.

Я глубоко вздохнула.

– Когда я была на острове, встретила там мужчину. Я…

Герард закрыл глаза.

– Не надо мне рассказывать, – попросил он. – Прошу, не надо.

Я внимательно посмотрела на него.

– Понимаю. Но перед свадьбой я должна кое-что сделать.

– Что?

– Мне нужно уехать. Ненадолго.

Герарду было тяжело, но он не осудил меня.

– А когда ты вернешься… я надеюсь, ты станешь прежней?

Я заглянула в его глаза.

– Поэтому я и уезжаю. Я должна кое-что понять.

Он отвел взгляд. Мои слова ранили Герарда, и это было ужасно. Его левая рука безжизненно болталась вдоль тела. Он не любил надевать повязку, когда мы ходили развлекаться.

– Анна, – начал Герард, но голос дрогнул, и он остановился, чтобы прийти в себя. Герард никогда не плакал. – Если иначе невозможно, если это – единственный шанс вернуть твое сердце, то я подожду.

Следующим утром папа отвез меня на вокзал. До Нью-Йорка ехать далеко, но это был единственный путь. Я собиралась на один день остаться у мамы, а потом сесть на корабль и отправиться в Европу. Я молилась, чтобы Уэстри продержался до моего приезда. Мне нужно было столько сказать, столько услышать. Любит ли он меня по-прежнему, как люблю его я?

– Мама будет счастлива тебя повидать, – с дурацким видом пообещал мне папа. Он всегда выглядел глупо, когда говорил о маме. В сложившихся обстоятельствах ему не следовало сочетать слова «счастлива» и «мама», но я закрыла на это глаза.

– У тебя ведь есть адрес?

– Да, – ответила я, проверяя записную книжку с билетом и маминым адресом.

– Отлично. Возьмешь на вокзале такси. Будь осторожна.

Я улыбнулась:

– Папа, ты забыл? Я почти год прожила в зоне военных действий. В городе уж как-нибудь сориентируюсь.

Он улыбнулся в ответ:

– Конечно, милая. Позвони мне, когда будешь возвращаться, я тебя встречу.

Я поцеловала его в щеку и села на поезд. Кондуктор взял мой билет и указал на маленькое купе, где мне в одиночестве предстояло провести ближайшие два дня.

* * *

Было уже поздно, когда поезд прибыл на Центральный вокзал. Город блестел огнями. Мне трудно было представить себе, что теперь мама живет в таком огромном, пустынном городе, совсем не похожем на Сиэтл.

Я сошла с поезда и побрела с сумкой сквозь людской лабиринт, проталкиваясь мимо женщины с оравой детей, мужчины с обезьянкой на плече и седого старика, бормочущего что-то невнятное.

Около вокзала выстроились чередой такси. Я подняла руку и привлекла внимание чернокожего водителя, он кивнул и указал на заднее сиденье.

Открыв дверь и пропихнув сумку внутрь, я забралась в машину. Внутри пахло сигаретами и вином.

– Мне нужно… – я взглянула на бумажку, – на Пятьдесят седьмую улицу, 560.

Он равнодушно кивнул.

Я посмотрела в окно, и у меня зарябило в глазах. Мелькали огни – зеленые, красные, розовые, желтые. Моряки в белой форме обнимали женщин – блондинок, брюнеток, высоких и низеньких. Война еще не кончилась, но обстановка уже изменилась. Это чувствовалась повсюду: в тихих кварталах Сиэтла и на центральных улицах Нью-Йорка.

Снаружи мелькали дома, словно кадры из фильма, один за другим: чужая, одинокая картина. Наконец, такси резко остановилось на улице с высокими деревьями.