Лемонтий облизал пересохшие губы. Он и представить себе не мог, что смерть может быть такой прекрасной. Как античная статуя…

Нет! Она была бы прекрасна, если бы не обмотанные окровавленной колючей проволокой запястья, если бы не черный мешок на голове женщины…

Это Селена? Это Лунная девочка Оборотня? Бедный, бедный Оборотень… Смерть очень ревнивая поклонница, она не терпит конкуренции.

Лемонтий подошел вплотную к «алтарю», со странным благоговением пробежался кончиками пальцев по черной шершавой ткани. Пальцы что-то больно царапнуло. Он поднес руку к лицу, слизнул выступившую каплю крови…

Наваждение спало, рассеялось, как морок. Не было никакого Колизея и лунного алтаря. Не было античной статуи. Была Селена, Лунная девочка Оборотня. Какой-то нелюдь надругался над ней, затянул на шее колючую проволоку, оставил на теле свой автограф. Скотина…

Лемонтий больше ничего не боялся, ненависть сделала его бесстрашным. Царапая в кровь руки, не обращая внимания на боль, он распутывал проволоку, виток за витком…

Бедная девочка…

— Лемонтий!!! — Крик, почти вой, разорвал тишину на мелкие черные клочья. Инвалидная коляска Данилы стояла всего в нескольких метрах от «алтаря», путь ей преграждала куча строительного мусора. — Лемонтий, это она?!

Теперь он знал, как выглядит отчаяние. Отчаяние — это калека в инвалидной коляске, который может видеть свою мертвую подружку, но не может к ней прикоснуться из-за гребаной кучи строительного мусора…

— Это она?!

— Подожди, Оборотень! Только не ходи сюда! Я сейчас…

Лемонтий отшвырнул проволоку, сделал глубокий вдох, сдернул черный мешок…

…Это была она — Селена. Как он скажет? Как он скажет своему другу, что его Лунная девочка мертва?

— Лемонтий!!!

Он зажмурился, зажал руками уши, словно это могло что-нибудь изменить, исправить непоправимое.

Холодно. Черт, как же холодно! А она совсем голая. Или мертвым все равно?.. Лемонтий стянул с себя пальто, прикрыл им тело.

— Лемонтий, это она?!

Данила полз к «алтарю», цепляясь руками за землю, отталкиваясь непослушными ногами. Спицы перевернутой коляски хищно поблескивали в лунном свете.

— Не нужно! Подожди… — Лемонтий вытер ставшее вдруг мокрым лицо, погладил мертвую Селену по щеке. — Что ж ты наделала?..

Он считал себя очень храбрым. Он, Лемонтий Третий, истребитель виртуальной нечисти… Но, когда вздрогнули серебристые, точно припорошенные инеем ресницы, программист закричал.

У нее были черные глаза. Черные-черные! Чернее ночи… Она смотрела на наливающуюся кровью луну и улыбалась…

— Лемонтий! — Оборотень был уже рядом, изодранными в кровь пальцами цеплялся за край плиты, силился встать.

Лемонтий перестал кричать, ухватил друга за талию, привалил к алтарю, сказал срывающимся шепотом:

— Я думал, она мертвая, а она видишь какая?..

* * *

Ее разбудили прикосновения. Кто-то гладил ее по лицу. Она не хотела просыпаться. После того что с ней сделали, она больше не хотела жить…

Холодно…

И темно…

И голос…

Что же ты наделала?..

Что она наделала? Не послушалась Данилу, пошла короткой дорогой, слишком поздно поняла, что за ней кто-то крадется. Слишком поздно поняла, что все бесполезно: и кричать, и сопротивляться, и молить о пощаде…

Лучше бы она умерла…

Холодно…

И темно…

И луна, огромная, красная луна. Почему она красная?..

* * *

У нее были такие глаза… Черные провалы, а не глаза. Такие, что не видно зрачков. И улыбка… Лучше бы она плакала, лучше бы кричала, чем улыбалась вот так… страшно.

— Селена? — Опираясь левой рукой о плиту, правой Данила погладил ее по волосам. — Селена, это я.

— Оборотень. — Серебристые ресницы дрогнули, взгляд незнакомых глаз сделался чуть более осмысленным, и его сердце, которое не билось целую вечность, ожило. — Оборотень, холодно…

— Сейчас, девочка… Ты потерпи… — Он обернулся, заорал во все горло: — Лемонтий!

Друг, клацая зубами не то от холода, не то от волнения, возился у изголовья бетонной плиты.

— Надо сначала руки развязать, — с присвистом сказал он, отшвыривая в сторону окровавленную проволоку. — Вот, теперь все!

Селена рывком села, натянула до подбородка пальто Лемонтия.

— Оборотень, давай сюда свою куртку! — Друг окончательно пришел в себя. — Спину ей укрой. Да не стой столбом, позвони Дакеру, пусть на машине подъедет. Черт! Куда же они ее одежду дели?

— Он был один. — Селена всхлипнула.

— Так, стоп! Никто не плачет, никто не истерит! — Лемонтий замахал руками. — Плакать будем дома, в тепле, в уюте. Оборотень, блин! Хватит на нее таращиться, звони Дакеру, пока мы все тут не околели!

На сей раз Дакер ответил сразу, точно ждал звонка.

— Оборотень, куда ты подевался? Я у твоего дома стою.

— Дакер, мы на старой стройке. — Он старался не смотреть на расцарапанные в кровь голые колени Селены. — Подъезжай сюда.

— А что вы там делаете?

— Дай-ка! — Лемонтий выхватил трубку, заорал во все горло: — Дакер, твою мать! Подъезжай к воротам стройки! Вопросы потом задавать будешь!

Лемонтий умел быть убедительным, а Дакер — расторопным и тактичным. Он врубился в ситуацию с ходу: без лишних слов, без лишних вопросов. Помог Даниле перебраться в инвалидную коляску, подхватил на руки Селену.

Они были уже на полпути к машине, когда обнаружили, что Лемонтий исчез.

— Где этот чумовой? — спросил Дакер.

— Не знаю. — Сейчас Данила мог думать только о Селене.

— Тут я! — Лемонтий вынырнул из темноты. — Отлить ходил.

— Нашел время, — проворчал Дакер, не сбавляя шаг.

— А сам где шастал? Мы тебе с Оборотнем, между прочим, звонили. Почему не отвечал?

— Мобильник в студии забыл…

* * *

Вода была горячей-горячей. Много воды и целый флакон пены, чтобы не видеть розовые потеки от кровоточащего лабиринта на ее животе. Ей теперь никогда не отогреться. Не отогреться и не отмыться. И не найти в себе сил, чтобы выйти из ванной к тем троим, что закрылись на кухне на «военный совет». Они стараются, делают вид, что ничего не случилось, но они все знают. И Данила знает… Как ей теперь с этим жить?..

В дверь постучали.

— Селена, можно мне войти?

Она вытерла полотенцем мокрое от слез лицо, молча кивнула, точно он мог ее видеть.